Привычка выживать (СИ)

Искоса она наблюдает за Китнисс. Огненная девочка, которая уже не пылает. Немного пришедшая в себя, но все еще выглядящая не от мира сего; впрочем, когда это Китнисс кому-либо казалась нормальной? Ее не приглашают танцевать, или приглашают, но Эффи тактично или глупо оправдывает Китнисс самыми замысловатыми способами, и отсутствие танцев явно идет Китнисс на пользу. Ей вовсе не хочется развлекаться, ей хочется спрятаться куда-нибудь в темноту, забиться в дальние углы и никогда не показываться на свет. Близкое соседство с Каролиной только усугубляет ненормальное состояние Китнисс. Китнисс спрашивает себя, раз за разом, - то, что она сделала во время Шоу, было ее собственным решением или тем, что руководило ею с самого момента пробуждения после искусственной комы? На этот вопрос нет ответа, да и жаждет ли Китнисс слышать ответ? Китнисс хочет спрятаться. И от голодного взгляда Джоанны Мейсон, и от не менее голодных взглядов всех остальных. Даже от Каролины – или тем более от Каролины?

Джоанна салютует Китнисс из другого конца комнаты бокалом вина. Рядом слышится взрыв хохота. Обступившие Пита капитолийцы смеются громко, практически до слез, над каким-то его остроумным замечанием. О, Пит умеет пользоваться словами, кого этот факт удивит? Джоанна отсалютовала бы и ему тоже, но что-то останавливает ее. Она будто чего-то ждет, чего-то большего, чем простое пожатие плеча.

В конце концов, Пит приглашает ее на танец.

Никто из них не говорит, что этот танец последний. Они и прежде не раз уже танцевали, на приемах, которые устраивал Плутарх Хевенсби. В маленькой квартире с тысячью дверей, в которой на короткое мгновение все они были счастливы и забыты всем миром. Они танцевали трезвыми и пьяными, они танцевали потому, что хотелось танцевать, они чувствовали себя живыми. Прошло не так много времени, а все вокруг кардинально изменилось. Джоанна старается не связывать все кардинальные изменения с чудесным воскрешением Китнисс Эвердин. Джоанна винит во всем Плутарха и его чудовищные, как все они предполагают, планы. И все же в танце ей удается забыться. Вернуться в прошлое, в ту прежнюю жизнь, в которой призрак Голодных Игр все еще тяготел над ними, но не было давления новых Голодных Игр. То прошлое теперь горчит; теперь Джоанна знает, что в том прошлом она была вовсе не с Питом. Она была с капитолийским переродком, чьи эмоции были результатом холодного расчета.

- Ты боишься? – спрашивает Джоанна. Ей приходится наклониться и шептать Питу на ухо. Со стороны это, должно быть, кажется интимным, но Джоанна проделывает такое не в первый раз.

- Где-то в глубине души, - признается Пит. Не сразу, ему приходится тщательно проанализировать все происходящее.

- Потом будешь бояться, - фыркает седьмая, - сейчас пришло время действовать.

Больше они не говорят. Отсутствие эмоций делает расстояние между ними таким же непреодолимым, как и вопросы, не заданные в срок. Почему Пит перевернул журнальный столик в кабинете Плутарха? Зачем вытащил Плутарха на сцену? Почему опять игнорирует Китнисс Эвердин? И почему пригласил Джоанну, не говоря о том, что прощается?

Пит улыбается Джоанне, когда меняется музыка, и Джоанна чувствует неладное. Что-то опять стряслось. Что-то страшное, поэтому он разбил чертов столик, почти сорвавшись. Поэтому он попрощался с нею, с нею одной, будто прощание со всеми остальными лишило бы его решимости сделать то, что он запланировал. Джоанна хочет догнать его, такого спокойного, такого сдержанного, и остановить, но не двигается с места. Она смотрит, как он возвращается к оставленной компании, в которой есть и люди, о которых Джоанна рассказывала ему во время одного из прошлых визитов. В тот раз он не смог улыбаться им и шутить для них. Что изменилось сегодня?

Один из собравшейся компании – маленький седовласый старичок – отвлекается, чтобы поймать взгляд Джоанны. И подмигнуть. Джоанна криво улыбается в ответ, сжимая крепче кулаки. О, ее одарила вниманием влиятельная фигура. Влиятельная как в старом, так и в новом Капитолии. Да, теперь она должна замертво рухнуть от счастья. Но не чувствует никакого счастья. Только шрам на внутренней стороне бедра – самый глубокий из всех оставленных им шрамов – на секунду становится свежим, и она вновь чувствует ту боль, боль, которую, как ей казалось, она успела забыть. Улыбка старика становится еще шире, будто бы он тоже вспоминает былые деньки с ностальгией и печальной грустью. Джоанна отпивает еще немного из высокого бокала.

И мысленно шлет всех к черту.

Она еще станцует на их костях.

…