Привычное дело

Заря и вправду была тихая. Стоило замолчать теплому Надежкиному голосу, а Мишке погасить гармонь, как все на свете топила в себе тишина, лишь комары еле-еле звенели в сумерках. Они касались этим звоном щеки и опять замирали и сгорали в бесшумной, быстро угасающей заре. Наверное, на этой тихой заре все чище и непорочней становился Надежкин голос:

Ой, Миша, поиграй,
Миша, поиграешь ли.
У меня болит сердечко,
Миша, понимаешь ли.

Ничего Мишка не понимал. Принимая частушку в свой адрес как должное, он бесстрастно нажимал на басы, а Надежка продолжала все смелее:

На реку ходила по воду
Дорожкой каменной…
На лицо красивый дроля,
На слова неправильной.

Догадливая Тоня чуть не прыснула и сразу же грустно прижалась щекой к Лилиному плечу. Мишка уже неделю провожал Тоню домой, и вдруг позавчера, когда уходили с бревен, он подхватил под руку Надежку. Он всю ночь просидел с Надежкой и вчера, — и вот сегодня в деревне говорили об этом. А Надежка третий год ждала из армии своего суженого, это знали все, и сейчас, обидевшись за Тоню, она вздумала, видно, проучить нового кавалера.

Дроля в армию поехал,
Ничего не наказал.
Я спросила, с кем знакомиться,
На камень показал,

— снова спела она и подмигнула Тоне. Только Лиля ничего в этом не понимала. Она приехала после школы погостить в деревню (тоже совсем недавно была нянькой) и теперь, у бревен, слушала вспомнившиеся частушки.

Тоня, откликаясь на голос Надежки, тоже запела частушку:

Мне миленок изменил,
Мою подругу полюбил,
Я-то не ревнивая,
Гуляй, подруга милая.

Они, смеясь, уселись на бревнах. Надежка, отмахиваясь от Мишкиного дыма, заругалась:

— Хватит палить-то! Весь уж прокоптел, кочегар, садит и садит…

Ничего городского не пристало к этим девчушкам, так и остались певуньями.

— Тебе-то что, жалко? — Мишка обнял Надежку, а она захлестала его по гулкой спине:

— Ой, отстань, к водяному!

…Опять пришла теплая светлая ночь. Редкими криками кричал у реки дергач. Тоня и Надежна только что расплясались, когда Лилю крикнули домой. Она посидела еще немножко и ушла, а Мишка оставил гармонь и будто бы в шутку спрыгнул с бревен и пошел ее провожать. Тоня и Надежка видели, как они остановились у изгороди. Тоня притворилась, что ничего не видит, а Надежка взяла Мишкину гармонь.

— Путаник, дак путаник и есть!

Она заиграла на шести басах. Она всегда играла под свои частушки на этих шести басах, когда не было настоящих гармонистов.

Буду я косить траву,
Которая с осокою,

— запела Надежка, Тоня подхватила, и они допели частушку уже вдвоем:

Показалася мала,
Пошел искать высокую.

Им было смешно, что не поделили дома единственного кавалера, в городе у каждой было не по одному знакомому.

Запевали они по очереди:

Ты носи, товарищ, кепочку,
А я — кубаночку,
Ты люби интеллигенточку,
А я — крестьяночку.

Были, были ухажеры,

Были, да уехали.
Приглашали нас с тобой,
Дуры, не поехали.

Частушки у них так и сыпались. Они, смеясь, пели и на ребячий лад, на девичий, шесть басов Мишкиной гармонии еле успевали откликаться. Наконец дело дошло до самых смешных, чуть ли не с картинками:

Мне миленок изменил,
Я сказала: «Ох ты!
У тебя одна рубаха
Да и та из кофты».

— Ой, — Тоня вздрогнула от ночной свежести. — Что это мы распелись-то!

Надежка сразу умолкла, застегнула и положила гармонь:

— Не проспать бы завтра… Хотя Катерина сама дома теперь.

— Ты в избе спишь? Я дак на поветь перебралась. — Тоня начала закалывать на затылке волосы, держа шпильку в губах.

Они обе скрылись в проулке: дома их стояли рядом, сразу за палисадом Ивана Африкановича. На бревнах лежала и остывала нагретая Надежкиным теплом гармонь.

…Иван Африканович, лежа с Катериной под пологом на повети, шлепнул залетевшего комара, сказал шепотом:

— Эта Надежка-то хорошая девка, она твоих коров обряжала, бригадир попросил-не отказалась. А Тонька с телятами.

— Выросли девчоночки… — вздохнула Катерина. — Давно ли в школу бегали? Вот и наша Танюшка скоро невеста будет. Ну спи, отец, спи, завтра и тебе рано, и мне на ферму бежать.

Катерина провела ладонью по жесткой щеке Ивана Африкановича, но он уже спал, а она слышала, как сильно и ровно билось мужнино успокоившееся сердце.

* * *