Привычное проклятие

Человека такой удар убил бы на месте. Но для ящера это было что-то вроде беззлобного подзатыльника.

Ящерок жестом извинения убрал передние лапы под брюхо и жалобно просвистел:

— Учитель, а зачем нам эти суровые края? Мама говорила: иногда здесь так холодно, что вода становится твердой!

— Я это видел, — важно подтвердил старший ящер.

Он сам был еще молод: темная чешуя лишь недавно подернулась голубовато-сизыми разводами. Уткнувшийся носом в листву юнец был его первым учеником. Приятно было ощущать себя солидным и мудрым.

— Зато этот мир восхитительно неподвижен, — объяснил он, — не сминается в складки. Место, которое Большелапый назвал Дивной Купелью, может стать убежищем чуть ли не для половины самок с детенышами. Ведь их осталось так мало!

— Мы обязаны заботиться о самках и детенышах! — подтвердил юнец, горделиво задрав носишко (смешное это было зрелище). — А люди за рекой — мы убьем их?

— Если понадобится. Но сначала надо узнать о них как можно больше. Этим занимается Короткий Хвост.

Молодой ящерок от восторга издал хлюпающий звук и высунул раздвоенный язык.

Короткий Хвост — это имя! Кто еще обладает такой магической силой? Кто так искусно принимает любые обличья? Кто может так ловко высмотреть чужую тайну, слизнуть ее длинным языком, расхрупать на крепких клыках?

Как же здорово будет говорить когда-нибудь своим ученикам: «Дело, которым занимались Короткий Хвост и я…» Нет, пожалуй, иначе: «Я и Короткий Хвост…»

* * *

Два одинаковых человека в одинаковой одежде с одинаковой ненавистью глядели друг на друга. Оба были красными и растрепанными: только что тузили друг друга, катаясь по полу. Их растащили — и тут же вспыхнул спор среди постояльцев: кого из двойников приволок со двора Верзила, а кто всю ночь был в трапезной? Перепутались, мерзавцы!

Оба певца били себя в грудь и сбивчиво клялись в своей подлинности и неповторимости.

Толстый стражник, больше других боявшийся черного колдовства, предложил привязать обоим двойникам по камню на шею и швырнуть в Тагизарну. На всякий случай. В ответ Дагерта пригрозила его самого туда спихнуть, чтоб охолонул малость. В «Посохе чародея» еще никого зря не обижали. Разобраться надо!

Уанаи вежливо внесла предложение: оба «Арби» могли бы спеть, голос выдаст самозванца. Идею отвергли: во-первых, двойники порядком охрипли, обвиняя друг друга в злодейских замыслах, а во-вторых, настоящего Арби не слышал никто, кроме самой Уанаи (если не считать короткой песенки на пристани). А разбойнице-чужеземке никто толком не верил.

Но слова ксуури навели Кринаша на нечеткую мысль. Пение — музыка — лютня… где она, кстати? Ага, вот, висит на стене. Два певца, а лютня одна…

В глазах хозяина мелькнула искорка. Он что-то шепнул Верзиле. Тот кивнул и вышел.

А Кринаш обернулся к двойникам:

— Да чтоб вас демоны сожрали! Чтоб вас на последнем костре огонь не взял! В болото под кочку такие развлеченьица! У меня приличный постоялый двор, всякую шваль не пускаю, а тут… — Голос становился все громче. — Нет чтоб в «Жареном петухе» такие выкрутасы откалывать!

Все притихли. Дагерта недоумевала: ее муж, всегда сдержанный и спокойный, вел себя хуже барышни Руриты!

А Кринаш ярился все злее:

— Правильно люди говорят: обоим камень на шею — да в воду! Так и сделаю! А мне, дураку, вперед наука: смотри, кого на порог пускаешь! Музыки мне захотелось! — Кринаш окинул ни в чем не повинную лютню взором кровного врага. — Музыки, чтоб ее Серая Старуха наизнанку вывернула и узлом завязала! — Хозяин сорвал лютню со стены. — Знал бы заранее, взял бы эту бренчалку поганую — да об стену и… — Он широко размахнулся.

Тут один из двойников сбросил с себя оцепенение, метнулся к Кринашу, повис на его руке, спасая лютню.

А второй «Арби», воспользовавшись тем, что все отвлеклись на разыгранную Кринашем сцену, метнулся за дверь.

Тут же на крыльце послышалась возня. Верзила весело прокричал:

— Держу, хозяин, держу!.. Да не дергайся, зараза, удавлю!

— Возьми свою лютню, парень, — спокойно сказал Кринаш, опустив руку. — Я хотел только…

Он не договорил: на крыльце раздался вопль, свирепая брань Верзилы, топот по ступеням. Хозяин рванулся к дверям. За ним — все, даже морщившийся от боли Эйнес.

Но они опоздали. Верзила стоял у распахнутой калитки и смотрел вслед огромной серой птице, рывками поднимавшейся выше и выше.

— Смылся, гад, цапнул меня… — Слуга угрюмо глянул на прокушенное до крови левое запястье. — Засов уже был снят. Я догнал, за рукав схватил, клок выдрал. А он птицей обернулся, колдун проклятущий!

— Или колдунья, — негромко сказал Эйнес, глядя на кусок материи в кулаке раба.

Верзила опустил глаза на свою добычу — и чуть не уронил наземь. То, что было обрывком серого полотна — точь-в-точь как тот, из которого была сшита рубаха певца! — вдруг оказалось лоскутом узорной ткани с нежным серебряным отливом.

Гость прав: такая материя идет на женские платья, причем очень дорогие.

Лоскут пошел по рукам, но никто не успел высказать своего мнения о чудесах, творящихся на постоялом дворе. С крыльца донесся пронзительный женский голос: