Приз

Вирджиния смотрела на его твердый подбородок, прямой нос, линию скулы. Ее сердце сжалось от знакомого напряжения. Против всякого здравого смысла ее влекло к этому человеку, как если бы он был магнитом, а она — крошечной скрепкой. От его тела, как от океана, исходили волны, захлестывающие ее и пытающиеся увлечь в море.

Шон был во многом не прав, думала она. Девлин был равнодушным — это не являлось притворством. И она не могла помочь ему обрести потерянную душу.

«Но каждый заслуживает второго шанса. Что тебе терять, дорогая моя?»

Вирджиния вздрогнула — ей казалось, будто это говорит се мать, благодушно улыбаясь.

— Здесь нет судового врача, но, если у вас сильная боль, я знаю, где лежит лауданум.

Она посмотрела на него широко открытыми глазами, и его глаза прищурились в ответ. На нем была флотская униформа, делающая его вид более внушительным и даже более соблазнительным.

— Мне не нужен никакой лауданум, — огрызнулась Вирджиния.

Ее мать была добрейшим созданием из всех, кого она знала. Никто не оставался в нужде, если Элисса Грейкрофт Хьюз могла оказать помощь. Дети были ее величайшей заботой, и раз в месяц в воскресенье они совершали долгую поездку в Ричмонд, чтобы отец мог сделать необходимый ремонт в тамошнем сиротском приюте, покуда Вирджиния и ее мать передавали детям выпечку и самодельные игрушки. В другие воскресенья они ходили в церковь в Норфолке. После проповеди Элисса всегда спрашивала беднейших прихожан, как они поживают и в чем нуждаются. Но горожане были гордыми и крайне редко признавались, что им чего-то недостает. Однако Элисса всегда знала, что кому нужно, будь то припарки или выстиранная и заштопанная рубашка. Потом они заходили в негритянскую церковь. Вирджиния всегда надеялась услышать последние гимны и увидеть танцы. Элиссу приветствовали там так тепло, словно она сама была рабыней. Она никогда не приходила с пустыми руками — до нее всегда доходили слухи, если бабушке Жо-Жо нужна новая пара туфель, а у мальчика Большого Бена снова лихорадка. И ни один человек, проходя через Суит-Брайар, никогда не уходил без угощения.

— В чем дело, Вирджиния? — спросил, наконец, Девлин. — Вы беспокоитесь из-за встречи с вашим дядей?

Вирджиния вздрогнула.

— Нет. Я думала о моей матери, — медленно ответила она, все еще поглощенная воспоминаниями, и улыбнулась ему.

Он сразу же отвел взгляд.

Ее мать, печально подумала Вирджиния, согласилась бы с Шоном. Особенно если ее дочь была неравнодушна к мужчине, о котором шла речь. Вздохнув, она открыто посмотрела на Девлина.

— Нам не хватало вас за ужином вчера вечером, — пробормотала Вирджиния, поскольку он оставался в кабинете, очевидно погруженный в бухгалтерские книги поместья.

Он бросил на нее холодный взгляд:

— Сомневаюсь в этом.

В прошлом такое равнодушное замечание обидело бы Вирджинию. Но теперь она лучше понимала Девлина. Он лишился детства с того дня, когда был убит его отец, и все, чему Вирджиния была свидетелем с момента их встречи, было результатом этого. Душа его была изранена. И Шон был прав — он не был плохим человеком. Она никогда не видела с его стороны жестокости, садизма или зла — только бестрепетную волю к дисциплине, к которой он приговорил себя и других. И чего еще она не видела, это никаких признаков счастья за все время, что провела с ним.

Вирджиния была смущена, не зная, какого курса ей придерживаться, и не уверенная, хочет ли она испытывать к нему сострадание, которое ощущала, хотела она того или нет.

— Знаете, Вирджиния, я чувствую себя как насекомое под микроскопом.

— Простите. — Она снова улыбнулась ему. — Вы были больны?

— У меня была мигрень, — ответил он, снова глядя в окно.

Вирджиния засмеялась, и Девлин сердито уставился на нее.

— У мужчин не бывает мигреней, — произнесла она невинным тоном.

Этим утром он был в худшем настроении, чем обычно, но Вирджиния решила это игнорировать.

— И даже если бывают, — продолжала она, — вы не тот человек, который может ими страдать.

— Пожалуйста, объясните, — мрачно произнес Девлин, — чего ради мы затеяли этот разговор.

Вирджиния чувствовала себя так, словно делит карету со львом, который может при малейшей провокации отгрызть ей голову.

— Ну, до Лимерика еще не меньше часа, мы сидим в маленькой карете, и я стараюсь быть вежливой.

— В этом нет надобности.

— И вы не присоединились за ужином к вашему брату и ко мне вчера вечером, — добавила она.

— Я хотел позволить вам вкусить последнюю пищу наедине, — усмехнулся он.

Вирджиния моргнула:

— Вы серьезно?

— Мой брат влюблен в вас, Вирджиния. После трогательной сцены вчера вечером даже вы не можете в этом сомневаться.

Она затаила дыхание:

— Что?!

Девлин невесело улыбнулся:

Неужели он подслушивал их беседу с Шоном на террасе перед обедом?

— Какой сцены?

Девлин разразился грубым смехом:

— Сцены, когда вы держали моего брата в объятиях — или он держал вас?

— Вы шпионили за нами? — крикнула Вирджиния, выпрямившись и чувствуя, что ее щеки краснеют.