Приз

Они сидели на диком пляже, под мягким закатным солнцем. Неподалеку от них расположилось шумное немецкое семейство. Самого маленького, почти новорожденного, в пухлом памперсе и кружевном чепчике, мать кормила грудью. На ней были тонкие, с блестками, трусики-бикини и ничего больше. На полном загорелом плече Григорьев заметил татуировку, какой-то иероглиф. Самый старый, вероятно прадед, лет девяноста, сухой, как мумия, в лиловых нейлоновых плавках, сидел на раскладном стульчике и улыбался солнышку, показывая белоснежный фарфор вставной челюсти. Отец семейства, здоровенный мужчина лет сорока, с жидкими волосами, длинными у затылка и короткими у лба и висков, стоял, широко расставив ноги, запрокинув голову, лил себе в рот пиво из запотевшей банки. Старшие дети, подростки, девочка и мальчик, громко перекрикиваясь и смеясь, играли в мяч в воде. Вокруг носилась с лаем рыжая пожилая такса.

– Что касается Приза, то ваша дочь знает о нем куда больше, чем я, – сказал Кумарин, укладываясь на живот и подставляя спину солнышку, – она больше года собирала о нем информацию.

– Не скромничайте, Всеволод Сергеевич, – улыбнулся Григорьев и закурил, – я думаю, биография племянника и единственного наследника генерала Жоры изучена вами от первого его крика в роддоме до сегодняшнего дня.

– Слишком много чести, – проворчал Кумарин.

– А как же дядюшкины миллионы?

– Там не наберется и пятисот тысяч. Хотя миллион был. Один.

– Куда же все делось?

– Генерал Жора мечтал о красивой старости и устроил ее себе по полной программе. – Кумарин поднялся, сел, глотнул минеральной воды. – Наворовал он прилично, это верно, но успел очень много потратить. Жрал икру ложками, пил самый дорогой коньяк из горлышка, содержал по три-четыре любовницы, дарил им бриллианты, шубы, автомобили, квартиры. В последние годы не вылезал из Монте-Карло, останавливался в лучших отелях, в королевских апартаментах. В казино мог за ночь проиграть до сотни тысяч. Видите ли, генерал Колпаков, конечно, очень любил своего племянника, но себя он любил больше. Племяннику отстегнул ровно миллион. Потом, после Жориной смерти, мальчику достались квартира, дача, мебель, пара неплохих автомобилей. А денежки, то есть то, что от них осталось, лежат в банке в Монако. Около пятисот тысяч. Хотя сейчас, в связи с переходом на евро, уже поменьше.

Сверху зазвенел колокольчик.

Немецкий мальчик выскочил из воды, подбежал к отцу, взял денег и рванул вверх.

– Мороженое приехало! – оживился Кумарин, поднял с камней свои шорты, выгреб горсть мелочи из кармана. – Вам купить?

– Купите, – кивнул Григорьев, – любое, на ваш вкус, только не шоколадное.

Тележка остановилась у дальней лестницы, на краю набережной. Кумарин сунул ноги в шлепанцы, отправился за мороженым. Оставшись один, Григорьев еще раз набрал номер Рейча. Телефон по-прежнему был отключен. Он хотел позвонить в Москву, Маше, сказать ей еще раз про перстень Отто Штрауса и вообще поговорить с ней.

Кумарин вернулся с двумя вафельными рожками. Андрей Евгеньевич нажал отбой, так и не успев набрать до конца длинный международный номер.

– Один шарик ванильный, другой фисташковый, – сказал Кумарин, протягивая Григорьеву рожок.

Несколько минут оба молча ели и смотрели на немцев, которые тоже ели мороженое, все, за исключением младенца.

– Наши, русские, вот так, семьями, на пикники не ездят, – заметил Кумарин, – а эти, французы, немцы, итальянцы, приезжают на выходные, ночуют прямо на пляжах. И холодильник у них, и мебель, и посуда в красивых корзинках. Тут, наверное, сразу четыре поколения. Эх, не надо было мне жадничать, купил бы сразу вместе с виллой и участком кусок пляжа. Сейчас не было бы здесь никаких немцев. Забор. Частная собственность. Ладно, может, еще и куплю. Ну вот, теперь руки липкие. А мороженое здесь отличное, не хуже нашего. Пойдемте купаться.

Кумарин встал, потянулся, звонко похлопал себя по крепкому волосатому животу, покрутил головой и плечами.

– Денег генерала Колпакова почти не осталось. И мемуаров тоже нет, – произнес он, когда они вошли в .воду, – только Приз есть. Маленькое наглое чудовище. А все прочее – мифы, мыльные пузыри. Все зыбко и неверно, как эти перистые облака.

Григорьев ничего не ответил. Он глубоко вдохнул, плюхнулся в воду и поплыл. Вода была пронизана насквозь последними лучами уходящего солнца. Немецкие дети доели мороженое и теперь барахтались у самого берега, брызгались друг в друга, шумно фыркая и хохоча. В брызгах вокруг них вспыхнула четкая мгновенная радуга.

– У меня внук, – с легкой одышкой произнес Кумарин, перевернулся на спину и уставился в небо, – две недели назад ему исполнилось четырнадцать. Зовут Сева. Всеволод, в мою честь.

– Знаю, – ответил Григорьев и тоже перевернулся на спину.