Приз

– В оккультный клуб? – слегка удивился Григорьев.

– Ну да, знаете, эти модные игры в колдовство, увлечение вуду, вампирами, ведьмами. Мальчику интересно, и ладно. Кажется, есть такая русская поговорка: чем бы дитя ни тешилось… Сейчас я сварю кофе.

– Генрих, сколько времени провел здесь Владимир Приз?

– Сначала три дня, потом приехал еще раз, на неделю.

– Как вы с ним познакомились?

Рейч застыл с сахарницей в руках, нахмурился.

– Не помню! Он просто позвонил по телефону, представился.

– Он сослался на кого-то? Кто дал ему ваш номер?

– Драконов, кажется, – Рейч поставил на стол сахарницу, разлил кофе по чашкам, сел. – Ладно, Андрей. Теперь выкладывайте, зачем вы явились ко мне из своего Нью-Йорка?

«Вот он, час икс!» – поздравил себя Григорьев.

– Генрих, меня интересуют фотографии двадцатилетней давности. Те, что делали вы сами, когда вам приходилось бегать на сорокоградусной жаре, под пулями.

– Пешавар?

Глаза Рейча напряженно блеснули.

– Именно, – кивнул Григорьев.

Генрих засмеялся, сначала тихо, потом все громче. Он хохотал, как сумасшедший, хлопал себя по коленкам. Григорьеву показалось, что старик сейчас пустится в пляс. Но нет. Остался сидеть. Вытер слезы, высморкался и произнес, все еще давясь смехом:

– Опомнились! Спохватились! Поздравляю! После одиннадцатого сентября я все ждал, когда же кто-нибудь полюбопытствует, что есть интересного в коллекции старика Генриха? Я ведь был одним из немногих, кому выдали разрешение снимать американских инструкторов. Но из тех, кто сумел сохранить пленки до двадцать первого века, я, пожалуй, единственный.

– Вы ждали? – тихо уточнил Григорьев. – И никто в последнее время не интересовался этими снимками?

Рейч отсмеялся, наконец успокоился, хлебнул ледяной воды, лицо его стало серьезным.

– Никто. Не только за последнее время, но вообще за все двадцать лет. Вы первый. Ну скажите честно, зачем они вам, историку? Шучу, шучу. Не утруждайтесь со чинением очередной легенды. Правду вы все равно не скажете. Снимков много. Может, вы уточните даты, имена?

– Я хотел бы взглянуть на фотографии, на которых американские инструкторы запечатлены рядом с террористом номер один, – сказал Григорьев.

– Ого! Это действительно интересно. Какие именно инструкторы? Ну, не стесняйтесь.

Григорьев стал перечислять имена высших офицеров ЦРУ. Всего семь человек. Список этот был заранее оговорен с руководством. В него входили пенсионеры, инвалиды, которым ничего уже не угрожало.

– Неужели сенатская комиссия терзает даже стариков? – спросил Рейч и сочувственно покачал головой. – Как не стыдно!

– Какая сенатская комиссия? – Григорьев изобразил легкое удивление.

Рейч иронически улыбнулся.

– Ну как же! Об это писали все газеты. После трагедии одиннадцатого сентября специальная сенатская комиссия совместно с ФБР потрошит высших офицеров ЦРУ, откапывает старые афганские связи. Вам ли не знать?

– А, вы об этом? – равнодушно кивнул Григорьев.

«Почему, когда я попросил показать снимки, он сразу связал это с сенатской комиссией? – подумал Григорьев. – Впрочем, о работе комиссии газеты, правда, писали»

– Все эти расследования – обычные рекламные трюки сенаторов перед выборами. Неужели вы, Андрей, участвуете в этом безобразии и помогаете политикам делать свой грязный пиар на реальной трагедии? Или наоборот, вы боитесь, что я продам кое-что из своих архивов, пользуясь остротой момента, и хотите выяснить, что у меня есть?

– Генрих, если я вас правильно понял, никто с подобной просьбой к вам еше не обращался и ни одного снимка вы пока не продали? – теперь пришла очередь Григорьева впиться взглядом в лицо собеседника.

– Никто, – повторил Рейч, – вы первый. Желаете, чтобы я продал их вам, вместе с негативами?

– Сначала я хотел бы на них взглянуть.

– О, это пожалуйста. Одну минуточку.

Рейч вышел из комнаты. Вернулся он минут через десять. Был страшно бледен. Руки дрожали.

* * *

– Устала ты от них?—спросила врач Вера Ивановна, когда телегруппа выкатилась.

Василиса лежала, не двигаясь, глядя в потолок. Агапова присела на край койки и погладила ее по волосам.

– Молчишь. Представляю, что у тебя в голове сейчас творится. Столько пришлось пережить, чудом уцелела, а поделиться впечатлениями ни с кем не можешь. И родных никого рядом. Где же мама твоя? К маме, небось, хочется? – Агапова вдруг запнулась, покраснела, пробормотала себе под нос: – Ой, ладно, не буду, вдруг ты вообще сирота, мало ли? – Она поправила шапочку и заговорила нарочито бодрым, громким голосом: – Ты давай-ка, думай о том, что все хорошо. Могло быть значительно хуже. Шрамов у тебя не останется, руки-ноги заживут. Я уверена, после эфира кто-нибудь из твоих родных обязательно откликнется. Я только потому и пустила этих телевизионщиков в палату, чтобы они помогли найти твоих родных. Теперь тебе надо поспать.

Василиса помотала головой, зажмурилась и до крови закусила губу.