Приз

Кронго вышел в коридор. Рука автоматически вставила ключ, он хотел запереть дверь. Кронго улыбнулся. Теперь уже нет никакого человечка. И этот вопрос — «так, так, но почему?» — не кажется ему бессмысленным и не пугает его. Наоборот, он успокаивает, потому что оправдан. Ключ можно оставить в двери и сойти вниз. Как только Кронго вышел на улицу, он почувствовал приятный жаркий удар лучей в лицо и увидел, что на него смотрит Душ Сантуш. Он сидит в «джипе».

— Одна небольшая просьба… — Душ Сантуш щелкнул пальцами. — Попрошу вас после утверждения список для охраны.

Кронго слышал слова Душ Сантуша, но одновременно не понимал их смысла. И тем не менее ласково улыбнулся, дружелюбно вглядываясь в юного лейтенанта. Приветливо сказал:

— Конечно… Да, но… после какого утверждения?

Душ Сантуш что-то почувствовал в тоне Кронго, на секунду задержал взгляд. Вытащил из нагрудного кармана несколько нагрудных значков.

— Вам это носить не обязательно. Но персоналу необходимо. Это значок нашей демократической партии. Может быть, и вы? Пожалуйста, вы можете надеть.

Кронго улыбнулся, глядя на него, и лейтенант отложил значки.

— Понимаю, — Душ Сантуш закрыл на секунду глаза. — Простите, мсье Кронго, не думайте, что я дерьмо. Честно говоря, плевал я на значки. Мне их дали эти… из сил безопасности. В виде нагрузки.

Кронго кивнул — уже совершенно серьезно, как бы успокаивая и сразу отстраняя лейтенанта. Пока он шагал к главной конюшне, мелькнула мысль: если бы лейтенант узнал, что он хочет сейчас сделать, — смог бы он ему помешать? Нет, не смог. Мимо проехала качалка, кто-то на Мирабели, кажется Бекадор. Еще одна, Амайо на Ле Гару. Выехали на круг, пошли тротом. Как быстро едут, вот уже у поворота. Обе створки дверей главной конюшни широко открыты, наверняка денники пусты. Устоявшийся запах конюшни — навоза, подгнившего сена, сбруи. За денниками — каморки конюхов, тех, у кого нет своего дома. Настежь распахнутая каморка Ассоло. На соседней двери — надпись: «Старший конюх». Мулельге… Они не придут сюда еще часа два. Вот за этим денником… Сюда…

Кронго остановился. Стены широкой клети были увешаны сбруей, чересседельниками, хомутами. Стояли аккуратно расставленные оглобли. С длинной перекладины под потолком свисали вожжи, обрывки старых хлыстов, веревки для поддужья, шлеи. Под перекладиной тянулся длинный помост полуметровой высоты. Когда Кронго поднялся на него, ремни загородили проход, и он их раздвинул. Нет, конечно, он не будет этого делать. Он просто завяжет вокруг перекладины одну из вожжей, так, чтобы она крепче держалась. И, глядя на себя со стороны и как бы со стороны ощущая собственные руки, он подтянул одну из вожжей, самую тонкую, размягчившуюся от долгого употребления, а в некоторых местах застывшую. Кронго завязал ее вокруг перекладины. Подергал, проверяя. Конечно, он этого делать не будет. Тем более что прямая вожжа, свисающая с перекладины, не представляет никакой опасности. Кронго аккуратно сложил конец вожжи и, перегнув, завязал маленькую петёлку. Эта крохотная петёлка получилась на уровне его груди. Кто-то есть в конюшне, слышен шорох в одном из дальних денников. Но это теперь не имеет значения. Никто не догадается заглянуть сюда, в дальний угол, где вывешена старая сбруя. Да и потом — он совсем не собирается делать ничего такого, что могло бы вызвать тревогу. Вот он осторожно вдел в петёлку край вожжи, и получилась петля. Теперь, если отпустить вожжу, петля сама собой распустится. Так и есть, пропущенная в петёлку часть вожжи выскользнула под собственной тяжестью, и вожжа чуть качнулась, раскручиваясь в обратную сторону, застыла. Хорошо, что никого нет, потому что, если бы кто-нибудь был или хотя бы краем глаза увидел все это, ему, Кронго, было бы стыдно за то, что он делает. Он опять взял петёлку и протянул в нее часть вожжи. Получившаяся петля была как раз на уровне его лица, и он осторожно надел ее на шею. Шея чувствует петлю. Снял, потянул ее рукой, и петля затянулась вокруг кисти. Растянул, опустил. Петля качнулась, раскручиваясь. Снова надел на шею, почувствовав холод кольца. Он должен сейчас постоять, привыкая к тому, что петля лежит на шее. Ну, где же ты, человечек? Нет никакого человечка. А «так, так, но почему?» Нет «так, так, но почему?». Это будет болезненно, но никакая боль не может сравниться с бессмысленностью, которая окружает его. Именно «почему» заставляет его это сделать. «Почему» того, что он делал всю жизнь. Он поднял глаза и увидел, что на него смотрит Альпак.