Приз для принцев (Награда для князей)

Он почти не сомневался, что мадемуазель Солини не позволит ему увидеться с девушкой, но, возможно, пожелает увидеться с ним сама, чтобы, чувствуя себя неуязвимой, поинтересоваться со своей насмешливой улыбкой, написал ли он Василию Петровичу. В этом случае ему ничего не останется, кроме как проглотить ее полное пренебрежение к себе, а затем… ну, там видно будет. Можно представить, какие усилия ему придется приложить, чтобы быть учтивым с нею.

На его счастье, мадемуазель Солини не было дома.

О чем в дверях сообщил ему Чен.

— А мадемуазель Жанвур?

— Я посмотрю, месье. Пройдите, пожалуйста, в гостиную.

Через несколько минут Чен вернулся и доложил, что мадемуазель Жанвур в своей комнате и скоро спустится. Науманн вздохнул с облегчением. Он не успел еще настроиться на долгое ожидание, как дверь отворилась и на пороге появилась Виви. Она была одета в серое свободное домашнее платье, перехваченное в талии поясом. Он подумал, что никогда еще не видел ее столь очаровательной.

— Рада видеть вас, месье, — приветствовала его Виви, протягивая руку. В ее манере угадывалось плохо скрытое любопытство с оттенком настороженности.

— И удивлены, конечно, — отозвался Науманн, склоняясь к ее руке.

— Может быть… немного, — призналась девушка, улыбаясь. — Вы так редко у нас бываете, что это становится чем-то вроде события.

— И, как правило, неприятного события, — сказал Науманн, пододвинув стул ей и сев на другой. — Как позавчера, например. Я понимаю, это было непростительно… Я должен был сначала прийти к вам…

— Нисколько, — возразила Виви, обретая свою естественную непринужденность. — Вы были очень добры и заботливы, месье Науманн; и если я еще не поблагодарила вас, то делаю это теперь. Только это невозможно.

— Вы имеете в виду, невозможно принять мое предложение?

— Да

— А почему?

— Разве так уж необходимо опять перечислять причины?

— Нет. Я не знаю, почему я спросил. Ведь я не имею права надоедать вам.

— Вы не надоедаете мне, месье.

— Явно надоедаю.

— Извините меня… это не так… вы не должны так говорить. — Глаза Виви неотрывно глядели в его глаза.

После короткой паузы она непроизвольно добавила: — Вы очень хорошо знаете, что вы — единственный мой друг в Маризи.

Науманн улыбнулся:

— В это трудно поверить.

— И тем не менее это правда.

— Вы обращаетесь со мной не как с другом, хотя я и вправду им был.

— Я обращаюсь с вами не как с другом? — горячо вскричала Виви. — Это вы плохо обращаетесь со мной.

Вы ни разу не зашли навестить меня, а что я могла сделать? Однажды вы помните? — я подумала, что мы действительно собираемся стать друзьями. В тот день, когда вы обещали больше ничего не говорить об Алине.

Правда, вы сдержали свое обещание, но не говоря ничего вообще, то есть и не появляясь.

— Разве я сейчас не здесь?

— Да, но с какими-то ужасно серьезными намерениями. Я вижу это по вашим глазам. Вы пришли, чтобы сказать мне что-то, но я скорее предпочла бы, чтобы вы пришли и ничего мне не рассказывали. Это касается той мистической записки, которую вы получили на другой день?

— Да. Вчера.

— Что ж, я согласна; действительно, странно, что ее кто-то написал. Что в ней было? Как она подписана?

Вместо ответа, Науманн полез в нагрудный карман и вынул розоватый конверт, из которого достал листок бумаги.

— Я получил это вчера утром вместе с абрикосовыми тартинками в коробке. Она подписана вашим именем. — Он передал записку девушке.

При первом взгляде на нее Виви удивленно воскликнула:

— Это же мой почерк! Нет, не может быть! Как похоже выглядит! — потом, внимательнее присмотревшись к записке, поправилась: — Все, за исключением «Т». Я очень смешно пишу «Т». — Она перечитала записку дважды; потом, взглянув на Науманна, добавила: — Это определенно моя подпись. И это моя писчая бумага. Откуда это?

— Я скажу вам. Это из коробки с абрикосовыми тартинками… с предложением мира.

— Абрикосовые тартинки?

— Да. Как раз такие, какими вы угощали меня однажды за чаем. Помните? Вы сказали тогда, что сделали их сами.

— Да-а… так и было.

Какое-то мгновение Виви молча смотрела на него, потом продолжила:

— Но откуда они? И зачем?

— Я могу ответить на последний вопрос. Об этом я еще не говорил вам. Тартинки были отравлены.

В глазах Виви появился ужас. Она вскричала:

— Отравлены?!

— Да, мадемуазель. Когда я позвонил вам и открылось, что записка поддельная, я стал подозревать что-то неладное. Тогда одну штучку я отдал собаке. Через десять минут она умерла.

— Но это ужасно! — сказала Виви вполголоса, с сомнением глядя на него. — Это невозможно. Кто способен на такой ужасный поступок? И кто может знать мой почерк и взять мою почтовую бумагу… И знать о тартинках…

Девушка вдруг замолчала, и в глазах ее начало появляться выражение отвращения и страха.

— Месье, что это? То, что вы рассказали мне? — крикнула она почти сердито.

— Это правда, мадемуазель, — серьезно ответил Науманн. — Мне необязательно говорить больше; вы начинаете приходить к собственному заключению, и вы правы.

— Вы имеете в виду, что это кто-то из этого дома?

— Да. И кто-то, кто ненавидит меня.