Приз

Когда он говорил, все в нем клокотало, гудело, поскрипывало, как будто сквозь тихие звуки человеческого голоса проступал натужный скрежет последних оборотов сломанного механизма. Несколько раз, как заевшая пластинка, он повторил: ложь и предательство.

«Протянет еще дней десять, не больше», — решил Штраус.

Василису затошнило. Она думала о шестерых маленьких детях, которые находились здесь, где-то совсем близко.

«Какие дети?» — раздраженно спросил себя Штраус. Но, покосившись на часы, понял, почему дети Геббельса все не выходят у него из головы.

— Вы не забыли о моих собаках? — спросил Гитлер.

— Нет, мой фюрер. Не забыл, — ответил Штраус и положил на стол картонную коробку с капсулами.

Когда генерал покидал кабинет, позади него прозвучал скрипучий механический голос:

— Нас только двое в мире. Двое гигантов.

— Простите, вы о ком, мой фюрер? — спросил Штраус.

— О Сталине.

«Ты подумал, он имеет в виду тебя? Ты правда решил, что тебя он считает гигантом, равным себе?»

Штраус зажал уши ладонями. Его шатнуло к стене. Еще один шаг, и он ударился бы головой о притолоку.

— Что, так плохо, доктор? — услышал он рядом живой женский голос с приятным баварским выговором.

В маленькой гостиной, смежной с кабинетом Гитлера, за столом сидела молодая белокурая женщина, пухленькая и свежая. Круглое лицо было напудрено, на губах блестела красная помада. Короткие волосы аккуратно завиты и уложены.

— Добрый день, фройлен Браун, — откашлявшись, уронив руки, сказал Штраус.

— Сядьте и расскажите, — приказала Ева и принялась подпиливать свои длинные ногти серебряной пилкой. Штраус послушно опустился в кресло напротив.

— Сожалею, но порадовать мне вас нечем.

— Что-то еще можно сделать, чтобы облегчить его страдания, поддержать в нем силы? — пилка вопросительно замерла и тут же занялась следующим ноготком.

— Глюкоза, витамины, — Штраус пожал плечами и добавил, кашлянув: — свежий воздух. Больше прогулок на свежем воздухе.

Ева удивленно вскинула тонкие, как ниточки, брови.

— О чем вы говорите? На улице бомбят и стреляют.

— Простите, фройлен, тут я бессилен, — Штраус поднялся.

Ему надо было скорее уйти. В голове у него опять зазвенело, громко и требовательно: «Дети. Шесть маленьких детей. Младшей девочке три года».

— Вы уже уходите, доктор? — разочарованно спросила Ева.

— Да, фройлен.

— Бедный, бедный Адольф. — Ева принялась за следующий ноготок, от быстрых движений пилки рябило в глазах. — Все его оставили, все изменили. Лучше пусть погибнут сто тысяч других, чем он будет потерян для Германии. Германия без Гитлера не пригодна для жизни. Подождите, доктор, вы можете мне сказать, который час? У нас здесь почему-то сломались сразу все часы.

— Я не знаю, Ева. Мои тоже стоят.

— Да? Это странно. Послушайте, Отто, а вы придете к нам на свадьбу? — она, наконец, оставила в покое свои ноготки, отложила пилку. В руках у нее появилось хорошенькое ручное зеркало и золотой футлярчик с губной помадой.

— На свадьбу? — удивленно переспросил Штраус.

— Вы разве не знаете? Адольф, наконец, сделал мне предложение. Совсем скоро я стану фрау Гитлер.

— Поздравляю, — кивнул Штраус и быстро вышел.

Ему пришлось пройти через столовую. Там за столом сидел генерал Кейтель и сосредоточенно ел что-то жидкое и мутное из красивой фарфоровой тарелки.

— Добрый день, доктор. Хотите супу? Гороховый. Очень вкусный. Фюрер распорядился, чтобы приготовили.

— Спасибо, Вилли. Не хочу.

Прежде чем покинуть канцелярию, Штраус раздал еще десяток картонных коробок. Химический состав оболочки капсул он разработал сам. Если капсулу случайно проглотить, ничего не случится. Оболочка не растворится в желудочном соке. Но если разгрызть — наступит мгновенная смерть.

Когда он шел к выходу, до него донеслись тихие детские голоса. Дети Геббельса гуляли в закрытом внутреннем дворе канцелярии.

«Забери их отсюда! Забери детей, ты, чудовище!»

Ему до смерти надоел этот глупый голос. Голова пульсировала, разрывалась болью, перед глазами стояла густая пелена. Несколько раз он споткнулся на лестнице и чуть не упал.

На воздухе ему стало легче.

«Погибли миллионы детей. Что тебе дались эти шестеро?» — подумал он, еще не отдавая себе отчета, что вступает в диалог с неведомым бесплотным существом, от которого никак не может отвязаться.

— В машине его ждал Гиммлер. Шофер вышел и открыл дверцу.

— Садись, Отто, скорее! — нервно прошептал Гейни. — Скоро начнется налет, мы не успеем!

Но Штраус медлил. Он стоял, смотрел сквозь Гиммлера, не моргая. Губы его едва заметно шевелились. Он бормотал:

— Я не понимаю, почему тебя так волнует судьба этих шестерых, когда погибли миллионы? Объясни, я не понимаю. Это же простая арифметика.

«При чем здесь арифметика? Там остались дети!»

— Что с тобой, Отто? С кем ты разговариваешь?

— Не знаю, Гейни. Кажется, с самим собой. — Он сел наконец в машину, рядом с Гиммлером, крепко зажмурился, потряс головой, пытаясь вытряхнуть из мозга чужой голос, чужие мысли.