Призма и маятник. Десять самых красивых экспериментов в истории науки

Метафоры и аналогии в науке играют ту же роль, что Аарон при Моисее. Как известно, пророк Моисей получал указания непосредственно от Бога, однако был косноязычен. А его брат Аарон умел, с одной стороны, внимательно слушать, а с другой стороны, хорошо говорить и доступно объяснять. Он и передавал народу обретенные Моисеем истины. Точно так же и ученые открывают истины о природе, которые затем учителя, популяризаторы науки и журналисты переводят на простой язык, доступный «непосвященным», используя общепонятные образы и слова. Противники использования метафор и аналогии в науке допускают применение этих инструментов во вторичном процессе популяризации и распространения научного знания, но не в первичном процессе научного исследования. Наука – настоящая наука, по их мнению, должна стараться понять, что есть данное явление, а не на что оно похоже .

Однако их оппоненты считают, что метафоры и аналогии настолько прочно вошли в научный метод, что без них практически невозможно обойтись. «Не будет преувеличением сказать, – заявляет физик Джереми Бернштейн, – что вся теоретическая физика основана на аналогиях». «Мы можем помыслить о чем бы то ни было только с помощью аналогий и метафор», – вторит физик Джон Займан. Метафористы и аналогисты считают, что, когда ученые утверждают, что нечто является чем-то, они тем самым неизбежно говорят, на что это нечто похоже и что другое похоже на него.

Описываемый здесь конфликт, в котором противостоящие армии сосредоточились по обе стороны отчетливой и трудно преодолимой границы, может быть разрешен с помощью философии, роль которой и состоит в том, чтобы отыскивать и выявлять двусмысленности и заблуждения, делающие подобные границы непреодолимыми. Рассуждая об использовании метафор в науке, философ прежде всего обратит внимание на то, что разные метафоры функционируют по-разному и применяются с разной целью. Можно сказать, что метафоры в науке имеют по крайней мере три различные функции.

Первая функция метафоры в научном дискурсе – функция фильтра. Возьмем, к примеру, классическую метафору: «человек человеку волк». Смысловое сближение объектов («человек» —«волк») привлекает внимание читателя к определенным качествам, которые традиционно связываются со вторым объектом – волком («хищный», «жестокий»). Цель метафоры состоит в том, чтобы перенести эти качества на первый объект – на человека. В науке «фильтрующие метафоры» также, по идее, должны помочь лучше понять некие сущностные особенности объекта. Но так как любой фильтр очень многое отсеивает, подобные метафоры, если их воспринимать слишком буквально, способны, наоборот, ввести в заблуждение. Неудовольствие Левонтина, к примеру, было вызвано тем, что один из его коллег назвал ДНК генетической «программой», из чего можно было заключить (что многие, собственно, и сделали), что организм есть некий «программируемый» феномен. Но организм, как совершенно справедливо заметил Левонтин, вовсе не компьютер.

Впрочем, вопрос заключается не в том, абсолютно ли и во всех ли своих аспектах является верной данная «фильтрующая» метафора, а в том, способна ли она выполнить свою функцию – помочь нам быстро и ярко представить себе одну из важных сторон анализируемого феномена. Ведь цель ученого состоит в том, чтобы продолжать движение вперед, а значит, главная опасность заключена в возможности застрять на месте из-за слишком буквального толкования той или иной метафоры.

Вторая функция метафоры – креативная. Здесь оба объекта, составляющие метафору, меняются своими значениями: второй объект обогащает первый хорошо организованным набором аналогий и сам по себе превращается в самостоятельный и технически корректный термин, расширяющий свое значение в процессе исследования; первый же объект оказывается лишь одной из производных форм второго. Примером данной разновидности метафор служит как раз случай Юнга, уподобившего «свет» (первый объект) «волне» (второй объект). Понятие «волна» первоначально означало некое состояние возмущения, распространяющееся от одной группы частиц к другой внутри определенной среды, как, например, звуковые волны или волны на воде. Когда Юнг и другие применили это понятие к свету, они исходили из того, что он также движется в какой-то среде, хотя и не знали, что это за среда (условно она называлась «эфиром»).

К концу XIX столетия ученые начали подозревать, что свет распространяется вне зависимости от каких-либо сред, однако сравнение его с волной продолжало считаться вполне адекватным. «Волна» сделалась вполне корректным техническим термином, который в процессе использования претерпел определенные видоизменения. Представления ученых о «волне» изменились после того, как это понятие стали применять к возмущениям, способным распространяться без какой-либо среды (использование этого понятия в квантовой механике способствовало еще большей его трансформации).