Признание

— Вы, случайно, вчера не смотрели матч по боксу? Мухаммед Али против Джо Фрезера? — спросил Олсуфьев.

— Не до конца. И кто же победил?

— Мухаммед Али.

Глеб сжал подлокотники кресла и обернулся.

— Вы в этом уверены, Петр Петрович?

— Здрасьте. Победил Мухаммед Али. Правда, с небольшим преимуществом… А что вы так? Он ваш родственник?

Глеб засмеялся. Сухим неестественным смехом. Достал пачку сигарет, выбил одну и щелкнул зажигалкой. Красивое газовое пламя обхватило кончик сигареты.

— Значит, я выиграл пари! — Он выбросил сильную струю дыма. — Я заключил пари сам с собой и выиграл.

В Хиросиму они так и не вылетели. Все аэропорты юга Японии были закрыты по метеоусловиям.

А купленный сувенир «Мешок смеха» Глеб потерял. Вероятно, забыл в электричке…

* * *

Из допроса Г. Казарцева, обвиняемого по ст. 211, часть 2, УК РСФСР и ст. 127, часть 2, УК РСФСР.

«…После возвращения из Японии меня назначили руководителем группы. Выделили помещение, оборудование. По утрам, перед работой, я бегал вокруг дома в тренировочном костюме. Принимал душ, ел и отправлялся в институт, как на праздник. Все шло так успешно и гладко, что казалось неправдоподобным. В довершение этой «серии удач» я получил оттиск статьи известного специалиста в области магнитометрии, где он помянул «эффект Казарцева». Директор института теперь здоровался со мной за руку и называл по имени-отчеству. А в институте около двух тысяч сотрудников…»

Стены уплывали вверх зыбкими волнами. Глеб понимал, что проснулся, но ночные стены казались ему продолжением сна.

Отчего он проснулся?

Глеб повернул голову и увидел устремленный на него взгляд Марины.

— Ты чего? — Со сна голос его звучал хрипло.

— Слышишь? Она ходит. И так каждую ночь.

Глеб прислушался.

За стеной раздавалось едва различимое поскрипывание паркета.

— Когда она спит? А ведь весь день на работе. В ее-то годы…

Глеб сомкнул глаза, но сон не приходил — наоборот, мысли становились все ясней, конкретней… С утра надо будет наклеивать кристаллы, у Гоши Ведерникова не получается: он кладет слишком много компаунда. Работа нудная — пинцетом, пинцетом. Надо перетащить шкаф из старой лаборатории, некуда складывать образцы…

— Как ты можешь спать, когда она так ходит? — прошептала Марина.

— Я не сплю.

Глеб полежал еще несколько минут, затем приподнялся и сел, подтянув колени к груди.

Казалось, скрип паркета пунктиром прошивал тишину комнаты, то усиливаясь, то затихая.

Глеб опустил ноги на холодный пол. Попытался нащупать тапки, но, видно, слишком загнал их под кровать. Ноги все тыкались в старые босоножки, их Марина носила вместо домашних туфель. Ладно, пойду в них, подумал Глеб…

Зоя Алексеевна стояла у буфета, привалившись плечом к толстой резной балясине. Из-под халата виднелась ночная рубашка. Притихшая маленькая фигура матери выражала такую тоску, что у Глеба перехватило дыхание.

Зоя Алексеевна обернулась. Казалось, она не поняла — кто это появился в гостиной? Даже прищурила глаза.

— Ты чего это? — с неестественной веселостью в голосе произнесла она. — И в босоножках. Комик.

— Чего ты не спишь?

— Сердце что-то ноет. А хожу — перестает. — Зоя Алексеевна не сводила сына сухих глаз.

— Показалась бы врачу. Кардиограмму снять. — Глеб отвел взгляд в сторону окна. — Или на работе что не так? Как там Панкратов, все бушует?

Зоя Алексеевна сделала несколько шагов по комнате. Паркет заскрипел, точно живой.

— На пенсию ушел Панкратов. Пойду прилягу.

Почему-то ей не понравилось, как стоит пепельница. Передвинула к самому краю стола.

— Все мне завидуют. Говорят, ну и сын у тебя, Алексеевна. Далеко пойдет. Такое большое дело, когда дети удачные, такое большое. Ни с чем в жизни сравнивать нельзя. Это можно понять, когда свои дети появляются…

Мать еще что-то говорила, торопливо, горячо, точно защищалась.

Глеб подошел вплотную к окну. Ночь прилипла к стеклам густой темной пленкой. И было непонятно, где кончается крыша противоположного дома и начинается небо. Черный глянец стекол отражал лишь его фигуру. В углу этого зеркала виднелось лицо матери. Точно они впрессованы в это темное стекло — он и мать…

«О чем же она говорит?» — думал Глеб.

Казалось, что слова матери пчелиным роем разлетаются по комнате, садясь то на подоконник, то на диван, то на буфет, то на люстру, сталкиваясь в воздухе и рассыпаясь вновь…

При чем здесь все это? Привычки Глеба. Его школьные отметки. Его характер. Удачливость на работе…

— Послушай, мама…

В глазах Зои Алексеевны застыла мольба: только не об этом! Что она может посоветовать, что?

— Что же мне делать, мама?

Зоя Алексеевна погладила тугую крахмальную дорожку на спинке дивана. Растопыренные пальцы ее руки, казалось, схвачены перепонками — темные, морщинистые, точно утиные лапки.

Сколько же ей лет? Ведь ей уже около шестидесяти…

— Ладно. Спать, мама, спать… А то паркет жутко скрипит.

Глеб повернулся и нелепо, точно канатоходец, раскинув руки, направился к себе. Деревянными молотками застучали каблуки. Он спешил. Он готов был совсем сбросить дурацкие босоножки и побежать…

Но голос матери настиг его на самом пороге.