Признания грешницы

Лида застегнула все пуговицы шерстяной кофты и тихо, стараясь не шуметь, выскользнула через черный ход из здания. Была ночь, ветер шумел в ветвях высоких черных елей, ярко-фиолетовое небо над головой напоминало подсвеченные театральные декорации, настолько выглядело неестественным и зловещим. Недавно прошел дождь, и при свете единственного фонаря, освещавшего задний двор столовой и хозяйственные постройки, все вокруг мокро блестело и казалось еще более холодным. Лида пробежала по узкой асфальтовой дорожке к центральным воротам, сердце ее билось уже где-то в горле, мешая дышать. За территорией санатория простирался лес с редкими полянами, узкая лесная дорога, песчаная, а потому мягкая, вязкая от воды, и вот по ней Лиде предстояло пробежать по темноте до домика Эммы.

Эмма, совсем еще молодая женщина, жила уединенно в лесу по одной-единственной причине – она хромала на одну ногу. Мама рассказывала, что еще не так давно Эмма пережила «личную трагедию», что парень, с которым она встречалась и по вине которого стала инвалидом (тот посадил ее на лошадь и отпустил поводья, Эмма упала и сильно повредила ногу), бросил ее и как-то очень быстро женился на другой девушке.

«Обыкновенная история», – подумала тогда Лида, успевшая за свою жизнь прочесть великое множество любовных романов.

Эмме повезло, она как-то очень вовремя выучилась на оператора газовых установок и устроилась на работу, поселилась в недавно освободившемся лесном доме, прежний жилец которого, «газовик», попросту спился.

Лида все допытывалась, не страшно ли Эмме жить в лесу одной, на что мама отвечала, что Эмма – храбрая и очень сильная, что ей некого бояться, но что на всякий случай у нее есть ружье и бейсбольная бита.

У Эммы было небольшое хозяйство – куры, козы, гуси. Еще она вязала свитера на продажу. Особенно красивые, с узорами она продавала через своих знакомых в санатории. Покупали у нее и яйца, и соленые грибы, и козий сыр.

…Сейчас было время, когда ночь плавно переливалась в холодное серое утро. Дом Эммы стоял в окружении трех гигантских елей, и в окнах отражались первые утренние теплые небесные краски.

Лида подбежала к дому, поднялась на крыльцо и постучала в дверь. И в первый раз ей никто не открыл. Сколько раз они приходили сюда с мамой, и не было случая, чтобы эта дверь вообще была заперта.

Но на этот раз в доме, по-видимому, никого не было.

Промерзнув насквозь в кофте, джинсах и кроссовках, Лида снова бросилась в лес и побежала по песчаной дороге к санаторию. Она бежала в полной тишине, прерываемой шумом ветра и звуками ее шагов, постоянно оглядываясь, боясь, что ее могут увидеть. Продрогшая, без сил она вернулась в санаторий, быстро взлетела на второй этаж, чтобы запереться в своей комнате и все хорошенько обдумать. Ускользающая мысль о спасении, призрачная, как утренний туман, как обрывки сна, никак не могла проявить свои очертания, и только когда она влетела в свою комнату, когда дрожащими руками заперлась, увидела на столе банку варенья, заварочный чайник и две чашки («Почаевничаем, Лидочка? У нас есть целая банка варенья из калины!»), мамин образ всколыхнул все ее мысли и чувства, и она вспомнила человека, которого видела накануне на крыльце столовой с телефоном в руках.

– И нам тоже нужен такой, – сказала мама, обнимая Лиду. – Все-таки мы живем почти в лесу, мало ли что… Вот поднакопим и купим.

– Бизнесмен? – спросила Лида, кивая в сторону мужчины в черном свитере и джинсах. – Такой же, как наш Рыбин?

– Нет, прокурор, – ответила мама. – В отличие от всех этих (при этом она состроила презрительную мину в адрес пьющих и развлекающихся гостей санатория) он не пьет, но, правда, много курит. Работа у него нервная.

– А я и не знала, что у нас здесь отдыхают прокуроры.

– Менты, следователи, адвокаты, ты просто не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь о них, чем они здесь занимаются, да тебе это и не нужно… Но Рейн – он совсем другой.

– Рейн? Его так зовут? Или кличка?

– Фамилия. Он немец. Очень хороший человек. Его здесь многие боятся.

Лида знала, куда поселили прокурора: в отапливаемое зимнее крыло, но в одну из самых близких к столовой комнат, за которой был небольшой холл, отделявший его номер от дальних, где всю ночь могли шуметь, петь, орать, веселиться другие отдыхающие.

– Мама, мамочка, ты подожди, я сейчас, сейчас… Я тебе помогу…

Лиза переоделась в сухую одежду, набросила теплую куртку и вышла из комнаты. И тут же почувствовала невыносимую боль, ее схватили за волосы и пригнули голову к самому полу, она уткнулась носом в ковровую пыльную дорожку, прямо перед глазами увидела забрызганные мокрые белые кроссовки с надписью «Adidas».

– Я видел тебя там, внизу, за пальмой, – услышала она ядовитый шепот и обмерла. Голос принадлежал Вадиму Рыбину. – Жить хочешь?

– Да… Хочу… – проговорила она, глотая слезы.

– Тогда молчи. Рот откроешь – хана тебе.

Потом ее отпустили, грязные кроссовки затопали быстро по коридору, и шаги затихли. Она подняла голову, потрогала то место, откуда ее волосы чуть не вырвали с корнем.