Признания на стеклянной крыше

— Уж не сочтите за труд! — сказала она, разбудив свекровь с просьбой, чтобы та приглядела за Сэмом. Арлин стояла уже в пальто, сумка со всем необходимым была уже собрана и лежала возле двери. — И не расстраивайтесь, если он не захочет разговаривать, когда вы будете провожать его в школу. Он утром всегда не в лучшем виде.

— Не беспокойся, — сказала Диана. В ней все кипело от возмущения, что сын где-то там занят работой и бедная девочка осталась в трудный момент одна. — Я за всем присмотрю.

Бланка родилась в восемь минут пополуночи — прелестное беленькое дитя, как две капли воды похожее на Джорджа Сноу. Спокойно давала брать себя на руки, баюкать, кормить грудью. Прохладная, если потрогать, — и пахло от нее чем-то вкусным. Позвонили в Кливленд Джону Муди. Сестры в родильном доме отказывались понимать, как это можно не оторваться от работы, не приехать, бросить молодую маму на произвол судьбы; сама же Арлин была лишь благодарна ему за это. Она чувствовала бы себя виноватой, если б Джон присутствовал при родах.

— Снегурочка моя, — говорила она новорожденной таким чистым голосом, что та поворачивала на этот голос головку, прислушиваясь. — Доченька, сокровище мое, моя жемчужинка…

Когда Арли привезла ребенка домой, Сэм уже ждал ее на подъездной дорожке. Остановилось такси, Арли вышла и увидела: стоит и ждет, без шапки, без пальто. Выбежала Диана.

— Целый день здесь стоит! Нипочем не загонишь в дом! Я уж полицию собиралась вызывать. Думаю, а ну как до смерти окоченеет?

Арлин улыбнулась своему мальчику. На плечи ему валил снег. Губы посинели от холода.

— Это она? — спросил Сэм.

Арлин кивнула и поднесла ребенка ближе.

— Бланка, — сказал Сэм. — Хорошенькая какая…

Что до Дианы, ее терпению настал конец. Она потребовала, чтобы Джон первым же рейсом прилетел из своего Кливленда. Тут речь о бизнесе, мама, сказал он, когда она позвонила и велела ему явиться домой. Диана в свое время многому находила оправдание — специалистом стала по этой части, можно сказать, — но сейчас никаких оправданий искать не желала. Из Джона вышел никудышный муж и отец. Она глядела на Арлин, на ее детишек и вспоминала, как одиноко было в этом доме ей самой с маленьким ребенком. Бегите отсюда! Бегите со всех ног! хотелось крикнуть Диане. Но вместо этого она лишь протянула руки к девочке.

— Давай-ка я отнесу Бланку в дом.

Арлин с сыном немного задержались на дорожке.

— Ну вот мы все и в сборе, — сказала Арлин. — Сбылись мои мечты. Я только того и хотела — такого сына, как ты, и такую дочку, как Бланка.

Мороз заметно крепчал, пора было уходить. Они двинулись к дому, но в последний момент Арлин удержала Сэма за рукав и потянула назад. Она легла на дорожку и захлопала по сторонам руками, чтоб на снегу получился ангел. Сэм посмотрел и последовал ее примеру. Они так продрогли и промокли, что было уже не важно, сколько в одежду к ним при этом забьется снега.

Встав на ноги, они проверили, какие же получились ангелы.

— Ну вот. — Арлин, судя по всему, осталась довольна. — Это нам с тобой на счастье.

У Сэма уже зуб на зуб не попадал. Он поднялся к себе в комнату. Нужно было бы стащить с себя промокшую одежду, но он ждал, покуда сырость проберет его до костей. Ангелы на дорожке получились красивые, однако все-таки навевали и грусть. Наводили на мысли о небесах и конце света. Страшно было подумать, что с его матерью или с Бланкой вдруг случится что-нибудь. Сэму и без того было невмоготу. Дело в том, что он хранил тайну, о которой не решился сказать. Его мать была так полна рождением дочки, так счастлива, что он не стал объяснять, почему вышел в такой снегопад стоять на дороге и наотрез отказывался зайти в дом.

Причина была не в том, что он ждал Бланку. Он простоял целый день на улице потому, что умер Уильям. В то утро Сэм открыл стенной шкаф, чтобы дать Уильяму его любимый корм — яблоко с арахисовым маслом, — но Уильям лежал свернувшись в своем гнезде и не двигался. Сэм закрыл дверцу шкафа и вышел на дорогу. Держа руки в кармане, исколол себе булавкой все пальцы, но эта боль не заглушала другую. Вечером, когда он лег в постель, то не заплакал, а принялся вместо этого считать до ста. Раз — его ничто не в силах тронуть. Два — он сейчас далеко отсюда. Три — он летит высоко над домами, над верхушками деревьев, он — из тех особых коннектикутских жителей, о которых ему рассказывала мама, из того неведомого и диковинного племени. Как знать, возможно, он и впрямь один из них: мальчик, умеющий улетать от опасностей, от горя и оставаться бесчувственным ко всему.

Арли нащупала опухоль, когда Бланке было три месяца от роду и она кормила ее грудью. Грудь у нее была и так бугристая, набрякшая от молока, но это было нечто иное. То самое, чего она всегда боялась. Похожее по очертаниям на камень.