Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета

Его приметы — окинем взглядом все литературное пространство — можно пересчитывать без конца. Ольга Славникова соглашается войти в общественный совет невнятной «Литературной России». Сергея Сибирцева зовут под начало Тимура Кибирова в жюри премии «Дебют». Татьяна Толстая признается, что «подсела» на романы Дарьи Донцовой, а Дарья Донцова советует своей пастве читать «П5» Виктора Пелевина и «Сахарный Кремль» Владимира Сорокина. Журнал «Афиша», гувернер офисного планктона, отдает десять глянцевых полос под публикацию весьма замысловатой поэмы Марии Степановой. В одном железнодорожном вагоне и в одной команде от Москвы до Владивостока путешествуют Андрей Дмитриев и Полина Дашкова, Анатолий Королев и Василий Головачев. И уж на что, казалось бы, самодостаточно малокультурен российский гламур, но, по словам светской обозревательницы Божены Рынски, и тут «в моду на цыпочках входит гламурная духовность» («Tatler», ноябрь 2008 г.), так что мы вот-вот увидим рублевскую диву с дневниками Шмемана и томиком Аркадия Драгомощенко в наманикюренных лапках.

Еще десятилетие назад все это было бы так же невозможно, как невозможны были задушевные беседы с Юрием Поляковым на страницах «Новой газеты» или Александр Проханов в роли дежурного оракула «Эха Москвы». Причем, и это важно отметить, приглашая к компромиссу, никто никого не просит капитулировать, мимикрировать или поступиться принципами — кроме, может быть, принципа художественной, идеологической и моральной бескомпромиссности.

Как тут не признать торжество добрососедства и политкорректности по-русски? Мировоззренческая и эстетическая борьба девяностых, их революционный азарт и ножевое столк новение крайностей сменились мирным сожительством того, что вроде бы друг с другом несовместно, а вот поди ж ты — приобвыкло, пообтерлось и как-то уживается…

Подобно тому, как либеральные фиоритуры, унаследованные российской властью из «проклятых» девяностых, бесконфликтно уживаются сегодня в ее риторике (и практике) с великодержавными заклинаниями, умело позаимствованными у самой непримиримой когда-то, а ныне вполне себе ублаготворенной оппозиции.

И подобно тому, как российское народонаселение, послушно приняв облик электората, ужилось-таки с властью, нашло с нею компромисс и признало ее своею.

Встречаются, конечно, и в литературе, и в жизни отдельные отказники и смутьяны, но узок их круг и страшно далеки они от народа — совсем как диссиденты в годы развитого застоя.

Сказано ведь: жить в обществе и быть свободными от общества нельзя.

По крайней мере, в предкризисную эпоху.

Остров Литература в эпоху паралитературного бума

1

Пригожая разведенка с двумя детьми откуда-то, кажется, из Реутова, купила тур на Крит, где и познакомилась с симпатичным норвежцем. Дальнейшее понятно: стремительный флирт, любовь-морковь, обручальные кольца и свадебка в маленьком северном селении, за сотни километров от ближайшего крупного города. Здравствуй, новая жизнь, — с трехэтажным уютным домом, вежливым равнодушием соседей и скукой, скукой, скукой… С которой надо ведь как-то справляться. Например, читать детям сказки про Аленушку. И писать собственные стихи — пусть немудрящие, наивные, ну вы знаете: слезы — морозы, Русь — помолюсь, ботинки — полуботинки. Отправляя их в интернет, где каждый, слава богу, имеет шанс на сочувственный отклик. Так оно и вышло: завязались первые связи с такими же, как наша, поэтессами из Тамбова и Оттавы, пошли первые приглашения — допустим, на фестиваль в Праге или конкурс в Рязани. Откуда, так уж принято, никто не уезжает без поощрения и дипломов, хотя бы третьей степени. Дальнейшее опять же понятно: книжка стихов в скромной, чтобы мужнины евро зря не тратить, обложке, членство в одном из писательских союзов, тут же выдавшем нашей героине золотую не то Есенинскую, не то Пушкинскую медаль. Тут уж и соседи-норвежцы в разум вошли, поняли наконец, что рядом с ними живет не простушка с поварешкой, а русская писательница, которая, чем черт не шутит, со временем может и Нобелевскую премию получить. Улыбаются теперь приветливо и охотно посещают то Пушкинский праздник, то Тютчевский утренник, которые стали, похоже, культурной приметой этого забытого богом городка. И мужу хорошо — он, говорят, даже повышение по службе получил благодаря литературным успехам своей супруги.

Стихи у нее, правда, так и остались плохонькими, но какая в самом деле разница, если именно с ними счастье вошло в одну отдельно взятую русско-норвежскую семью.

Вот я и спрашиваю: кому это мешает?

Кому мешает, что немолодой бизнесмен, уже у нас в России, затеялся, отойдя от дел, писать романы? А издав их все в роскошных переплетах и насладившись восторгами наемных рецензентов, открыл еще и журнал, который приглашенные в помощь толковые местные литераторы превратили в лучший из тех, что выходят в старинном городе N?