Призрачная любовь (СИ)

— Вы встретились не в тех условиях, — прищурился хирург. — Иногда я думаю, он мнит себя эдаким кукловодом. Я обрадовался, когда ты щелкнула его по носу. Впервые увидел растерянным, аж умилился. Но я могу и его понять. Когда кто-то вот так же сожрет твое сердце, вряд ли ты захочешь снова верить людям. Несмотря на это он всем нам помогал, и мы его уважали, пока Люба не вбила себе в голову, что от него искренности добьется. В ответ психиатр заперся в своем бастионе, и теперь, когда мы собираемся вместе, она обязательно его разозлит. Поэтому я и подумал, что это она гадостей тебе про него наговорила. Она ведь назло ему сунулась в его жилище. Я просил тебя там не селить. У Иннокентия специфичный образ жизни, но он вроде бы не огорчен. Говорит, тебе нужно наблюдение.

Вера вспомнила картины на стенах во флигеле. Так это, видимо, было творчество ее соседа. Интересно, что еще входило в понятие "специфичный образ жизни" кроме того, что он, очевидно, изображал свои психоделические путешествия в головы пациентов?

— Почему она себя так ведет?

Виктор вздохнул.

— В этом виновата Вера. Она пыталась любой ценой сделать для него то, что обещала. Вера решила, что Люба и есть та самая девушка, которая вернет ему веру в любовь, только психиатру нужно немного смелости. Я описать тебе не могу, как сильно Иннокентий тогда разозлился. Они, по-моему, так и не поговорили ни разу нормально с тех пор. Думаю, Вера наступила Иннокентию на больное, — хирург хмыкнул. — Зато Любу она вдохновила так, что мы пожинаем плоды уже не один год. Он демонстрирует ей пренебрежение. Люба злится и мстит, как может.

Вера вздохнула.

— А остальные?

— С остальными проще, — ответил Виктор. — Михаил Петрович, он репрессированный профессор, многое сделал для медицины, был ученым, главой кафедры, прекрасным врачом. Единственное, чего он больше не может это стоять у постели больного, но у него по-прежнему золотые руки. Он по-настоящему оживляется только тогда, когда читает лекции студентам. В шкуре патологоанатома ему тесно, так что лучше никогда не обсуждай с ним практическую медицину, не расстраивай старика. Напоминание об оставленной практике нагоняет тоску.

Виктор перевел дух.

— Надя — сестричка из мед. сан. бата времен второй мировой, контуженная. Из-за этого о ней мало что известно. Михаил Петрович говорит не успела она толком пожить, ушла на войну в сорок первом, прямо со второго курса мед. института, отказавшись ехать в эвакуацию. Говорят, через год оказалась в немецком плену, попала в лагерь и там лечила, как умела. Что-то очень страшное она там увидела, но об этом мы только догадываемся. Надя пришла сюда в сорок третьем прямо в военной форме, с перевязанной головой. Прошлый патанатом не сумел ей помочь, так она и осталась немой. Михаил Петрович говорит, это не следствие органического дефекта. Иннокентий с ним согласен, он практикует тут психологическое консультирование. Увлекся этим в тридцатые, чтобы доказать Вере, что с чувствами у него все в порядке. Ты удивишься, узнав, сколько он зарабатывает консультациями, я имею в виду обычными, не по хранительским делам. Ему твоя комната была нужна, чтобы превратить ее в консультационный кабинет. Но Люба предпочла доставить ему неприятности, Иннокентий до сих пор встречает клиентов в подсобке за ординаторской. Мы все можем работать за деньги только на территории больницы. С Надей они до ужаса похожи в нежелании избавляться от собственных проблем. Она его клиентка с сороковых годов и пока никакого прогресса, хотя Иннокентий уверяет, что это не так.

— А Любовь? — заговорила Вера.

— Ничего особенного тебе про Любу сказать не могу, кроме того, что она увлеклась Иннокентием к общему прискорбию. Она сама нам не рассказывает. Вера ей зачем-то в голову вбила, что у нее особая миссия, а мы теперь плоды пожинаем, — пожал плечами Виктор. — Люба здесь не многим дольше тебя. Лет десять.

Вера передернула плечами, удивившись тому, что десять лет для хирурга был срок недолгий.

Виктор еще раз взглянул на часы.

— Заболтались мы с тобой. Вот теперь точно пора, пойдем!

— Куда? — удивилась Вера.

— Михаил Петрович обещал собрать хранителей сегодня, чтобы познакомиться, — приподнял брови Виктор.

— Но я вроде всех видела, — вздохнула Вера.

— Нет, — взглянул на нее хирург. — Ты еще не знаешь Иваныча.

Вера непроизвольно поежилась. Кто мог предположить, кем окажется очередной хранитель? В том, что у каждого из них были неприятные тайны, новый анестезиолог уже не сомневалась.

— Нам можно вот так всем вместе собираться, — по дороге объяснял хирург. — Только в чрезвычайных ситуациях или после полуночи, когда больница уже почти отошла ко сну и наша помощь не так уж и нужна ее обитателям.

Вера шумно вдохнула и зябко обхватила себя за плечи, когда они вышли на улицу. Холодная осенняя ночь дышала в лицо, и девушка вновь с полной силой опустошающего разочарования ощутила, что стала призраком, навечно связанным с этими старыми и обшарпанными корпусами, где болели и умирали люди.