– Я не могу отпустить это просто так, – глухо и упрямо сказала Ходящая. – Что бы ни говорил Рэндом о прощении, я не могу взять и… уйти. Я убью его, Полынь. Я клянусь тебе: я убью. И я готова к последствиям.
– Не надо. – Ловчий спрыгнул со стола, покачал головой: – Это ничего не изменит. Не заполнит ту дыру, о которой ты говоришь. Месть бессмысленна.
– Просто тебе никогда не говорили, что ты не нужен! – зарычала Тишь. – Ты не понимаешь, чего я хочу, Полынь. Чего я
– Понимаю, – тихо возразил напарник. – Ведь это, знаешь, в некотором роде всеохватывающее желание. Неважно, теневик ты, Архимастер, король, лавочник или странствующий философ, – мы все хотим, чтобы нас любили. Такова неприглядная истина, объединяющая всех живых.
Тишь издала странный звук, нечто среднее между смешком и всхлипом.
– Тебе не надо убивать Сайнора, – повторил Полынь. – Это
– Откажись, пха? – горько бросила она, глядя на него почти с ненавистью. – С чего бы это? Что изменилось?
– Я здесь – вот что изменилось.
Ловчий присел на корточки возле ее кресла:
– Ты один из самых близких мне людей, хотя я и не разделяю твои методы. Тебе не с кем было обсудить свой план – ты варилась в нем и в своем одиночестве, и ни сироты, ни Гординиус Сай ни в чем тебе не возражали. Но я – равный тебе. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.
Он взял ее за руку.
– Как и ты, я знаю, каково это – когда рушится весь твой мир и ты чувствуешь себя жалким обломком прошлого. Я до сих пор иногда думаю так о себе, но это
Полынь говорил с жаром, убежденностью и страстью, каких раньше никогда не показывал. Тишь вся как-то сгорбилась во время его монолога, закрыла глаза, отгораживаясь от мира.
Я подумала, что будь на ее месте любой другой человек, он бы уже плакал, – настолько болезненная, страшная аура горечи окружала Ходящую. Полынь крепко держал ее за руку, будто пытался вытащить из какого-то очень далекого, очень злого места, монотонно вкачивая в нее всю свою уверенность и спокойствие.
Тикали часы. Приближалась полночь.
– …Ты действительно полагаешь, что мне надо просто… передумать? – тихо, надтреснуто спросила Архимастер.
– Да.
– Меня перестанут уважать, если я так сделаю.
– Кто перестанет? Я?
– Например. – Тишь хмыкнула, как бы признавая глупость своих слов. – Ты, помнится, никогда не отказывался от плана. Даже такого долгого, как упомянутое Генеральство ради моей свободы. Спасибо, кстати. Не было случая сказать раньше.
– Пожалуйста, Тишь.
Полынь покосился на часы, чьи стрелки неумолимо ползли вперед. Тишь проследила за его взглядом. Потом они посмотрели друг на друга, внимательно, грустно: два человека, выброшенных, будто щепки, на далекий и пустынный берег.
Тишь вдруг улыбнулась так горько, что мое сердце сжалось.
– Я не могу, – сказала она. – Я просто не могу.
Но это было одно из тех «не могу», что являются последней хрупкой преградой перед «могу» – всепоглощающим и правильным.
Полынь прикусил губу. Вздохнул:
– А если я откажусь от своего сегодняшнего плана, ты откажешься от своего?
– Да, – после паузы сказала Ходящая.
Полынь поднял с пола опрокинутый кубок Тишь, достал из складок золотой мантии узкую колбу с прозрачной жидкостью, нацедил ее в серебро и сначала глотнул сам, а потом протянул Ходящей:
– Выпей.
Тишь молча выпила эликсир. Пожевала губами, кивнула:
– Противоядие… Значит, ты отравил меня в начале беседы?
– Да. На случай, если ты действительно стала таким безумным чудовищем, как говорят. – Полынь устало потер лицо руками. – Но я рад, что, кроме всей этой боли, ты осталась прежней.
Тишь рассеянно кивнула в ответ на его слова.
А затем нечто темное промелькнуло в лице Ходящей, какая-то кружевная тень, будто брошенная паутина ночи. Она сцепила пальцы рук в замок и, положив на них подбородок, исподлобья уставилась на Полынь.
Мне показалось, воздух в подземелье стремительно загустел… Зеленые фонари с осомой затрещали, несколько – лопнули.
– А вот ты, я смотрю, сильно изменился за эти годы, пха? – сказала Ходящая до странности мелодично, чуть издевательски, тонко и с проскальзывающей за словами улыбкой.