Призрачный сфинкс

Люди, тихо переговариваясь, заходили в стоящие поодаль автобусы, музыканты курили, ежась и сплевывая в лужи, по щербатому тротуару сновали черные скрюченные старушонки, а он оцепенело стоял на мокрой желтой траве газона, чувствуя, как странный холод знакомо расползается по телу, добираясь до самого сердца.

«Все живущие подобны колодцам, у дна которых колышутся воспоминания. Стоит зачерпнуть и вспомнится…» – доктор Самопалов знал, что это не его мысль, а того, другого, кем он невольно был сейчас.

И там, на той испещренной лужами улице, тогдашнее настоящее, оступившись, соскользнуло в пропасть прошлого и камнем низринулось в глубину, пронзая толщи минут и часов, спрессованных в годы.

Далекое лето, деревушка на берегу Волги («Нет! Нет! Я никогда не был ни в какой деревушке на Волге!..»), длинные-длинные дни, какие бывают только в детстве, с купанием и футболом, играми в прятки на развалинах старой церкви, хождением по грибы и вечерними кострами. «Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет…» – он тогда еще не знал этих слов Марины Цветаевой, но хорошо знал вкус земляники, растущей среди могил небольшого кладбища над волжской поймой. Он обрывал ее вместе с другими пацанами, тоже приехавшими погостить на лето к деревенским родичам. Было ему восемь или девять лет.

Они разбредались по кладбищу, теряя друг друга из виду за высокими соснами, кустами шиповника и оградками, а вокруг, наподобие странных нездешних деревьев, тянулись вверх кресты и обелиски, вырастая из густой травы на холмиках могил. Он читал надписи на дощечках, рассматривал фотографии, торопливо бросая в рот душистую кровавую землянику, и с замиранием сердца ждал того непременного момента, когда кто-нибудь из ватаги завопит, пугая других и себя: «Мертвец! Мертвец идет!..» – и вся пацанва врассыпную умчится с кладбища, а потом посмеется, вновь собравшись в ватагу уже у реки или возле поросших густой крапивой церковных стен.

Он помнил эти лица с кладбищенских фотографий даже спустя многие годы.

Студенческую практику он проходил на одном из заводов Северо-Запада, далеко от волжских берегов. («Неправда!.. Не было никакого Северо-Запада, я не был там…» – едва слышным отзвуком донеслось из глубины – и окончательно затихло). Как-то раз, холодным весенним днем, он с двумя однокурсниками-практикантами, прослонявшись всю смену по цехам, скинулись на портвейн и решили посидеть на кладбище неподалеку от гастронома; место было удобное тем, что туда редко заглядывала милиция.

И там, на кладбище другого города, на совершенно другом кладбище, очень далеком от волжской деревушки, он вновь увидел знакомую с детства фотографию на серой гранитной плите. То же лицо. Те же черные волнистые волосы. Тот же взгляд. Только фамилия и инициалы были другими, и другими были даты рождения и смерти. Более поздними.

«Ты посмотри, какая девчонка! – Однокурсник сокрушенно покачал головой и, поддев зубами податливую пробку, откупорил бутылку. – Надо помянуть». – «Это ж ей и двадцати не было, – сказал другой. – Моложе нас… Как бы не загнуться нам от этого портвейна, парни».

Он тогда не сказал приятелям, что это милое девичье лицо знакомо ему с давних пор, с земляничного кладбища. Он ничего не сказал. Он сидел на скамейке у ограды, пил из горлышка противный портвейн и смотрел на фотографию, неведомо каким ветром перенесенную сюда, в холодную весну, из давнего-давнего лета. Вино не согревало, вино обдавало сердце ледяными волнами.

Лишь гораздо позже он успокоил себя мыслью о том, что мало ли каких совпадений не бывает на свете, и постарался обо всем забыть. И забыл, потому что ему было всего лишь двадцать с небольшим, и в жизни хватало всяких событий.

Минуло еще лет десять, событий в жизни поубавилось, закружилась размеренная карусель будней, с которой так трудно, а подчас и просто невозможно спрыгнуть, и вот был осенний день в чужом городе, лежал в кармане билет на поезд, а с фотопортрета, который несли в похоронной процессии, вновь задумчиво смотрело знакомое лицо. И лицо девушки, покоившейся в гробу, не оставляло сомнения в том, что именно умершая, а не кто-то другой, запечатлена на фотопортрете.

Автобусы уехали, и ветер смел в лужи у обочин брошенные цветы, а он подошел к шушукающимся черным старушкам и узнал: скоропостижно… всего-то девятнадцать недавно исполнилось… единственная дочь… И опять фамилия умершей была другой. Но лицо было все тем же.

«Два совпадения – слишком много для совпадений… Два совпадения – слишком много для совпадений… Два совпадения… « – так непрерывно думал он, и так непрерывно стучали колеса поезда, унося его из дождливого города.

«Совпадения… совпадения… совпадения…» – вновь и вновь стучали колеса, стучало в голове.

И тут же, сменившись так же неуловимо, как кадры в кино, пришло другое воспоминание. Чужое воспоминание.