Призрак

В дверь постучали, и вошел мужчина.

— Нико!

— А, Глиндон! Гм. Здравствуйте! Что я вижу! Опять мой соперник! Но Жан Нико не питает зла. Добродетель — моя мечта, моя родина, моя любовница. Служи моей родине, гражданин, и я прощу тебе твои успехи у красавиц.

В то время как Нико говорил, зазвучала и прокатилась по улицам яростная "Марсельеза". Там, внизу, двигалась толпа, масса, народ со знаменами, оружием и песнями. Кто, однако, мог предполагать, что эти вооруженные люди идут не на войну, а на резню — французы на французов: ведь в Марселе существовали две партии. Но этот англичанин — он только что прибыл и, чуждый всем борющимся сторонам, ничего еще в этом не понимал. Он ничего не слышал и не видел, кроме песни, энтузиазма, блеска оружия и знамен, которые как бы протягивали к солнцу начертанную на них поразительную, знаменитую и страшную ложь: "Народ Франции, подымайся против тиранов!"

Мрачное чело несчастного путешественника оживилось при взгляде на толпу, проходившую под окнами. При виде патриота и друга Свободы Нико, стоявшего у окна, в толпе поднялись крики в его честь. Эй, вы, приветствуйте храброго англичанина, который отрекся от всех своих Питтов и Кабуров, чтобы стать гражданином Свободы и Франции!

Тысяча голосов сотрясли воздух, и снова торжественно зазвучала "Марсельеза".

— Может быть, среди высоких надежд этого отважного народа навсегда исчезнет Призрак и наступит излечение, — прошептал Глиндон, и ему показалось, что таинственный эликсир течет в его жилах.

— Ты будешь в отряде Пена и Клота, я все устрою для тебя, — вскричал Нико, ударив его по плечу, — и Парижа...

— О! Если бы я могла только увидеть Париж! — радостно вскричала Филлида.

Радость! Само время, сам город, сам воздух были радостью, если, конечно, не считать тех мест и тех минут, где и когда раздавались стоны умирающих и истошные вопли убиваемых.

Спи спокойно в своей могиле, холодная Адела. Радость! Радость! На Празднике Человечества всякое личное горе должно исчезнуть.

Берегись, бродяга мореход, огромный водоворот затягивает тебя в бурлящую воронку. Там нет места для личного. Там все части принадлежат целому.

Открывай ворота, прекрасный Париж, для гражданина-чужестранца. Принимайте в свои ряды, о мягкотелые, кроткие республиканцы, нового защитника Свободы, Разума, Человечества! "Мейнур прав — если стать участником славной борьбы за Человечество, борьбы, развивающей добродетели, и в первую очередь мужество, то Призрак сгинет во тьму, откуда он пришел!"

Пронзительный и резкий голос Нико восхвалял его, а тощий Робеспьер "свет, опора и краеугольный камень здания Республики" — зловеще улыбался ему своими налитыми кровью глазами. Филлида страстно прижимала его к сердцу. А между тем днем и ночью, за столом, в постели, всюду, хотя он и был невидим, безымянный Призрак направлял его своим демоническим взглядом к этому морю с его кровавыми волнами и водоворотами.

Книга шестая СУЕВЕРИЕ ОСТАВЛЯЕТ ВЕРУ

I

Занони и Виола оставили греческий остров, где они провели два счастливых года, некоторое время спустя после приезда Глиндона в Марсель. Виола бежала из Неаполя со своим таинственным возлюбленным в 1791 году, тогда же, когда и Глиндон явился к Мейнуру в роковой замок. Теперь конец 1793 года, и мы снова возвратимся к Занони.

Зимние звезды отражались в лагунах Венеции. Говор на мосту Риальто смолк, последние гуляющие оставили площадь Святого Марка, и только время от времени слышны были удары весел легких гондол, развозящих запоздалых любовников или гостей.

Но за шторами окон одного из больших дворцов, тень которого покоится на Большом канале, еще виден свет, и в этом дворце бодрствуют две Эвмениды [23], никогда не спящие и всегда готовые наброситься на человека: страх и страдание.

— Спаси ее, и я сделаю из тебя самого богатого человека в Венеции!

— Синьор, — отвечал доктор, — ваше золото невластно над смертью и над волей Божией. Синьор, если через час не произойдет благоприятной перемены, то приготовьтесь ко всему.

Как, таинственный и могущественный Занони, ты, который невозмутимо прошел через все человеческие страсти, неужели и ты почувствовал наконец страх? Неужели твое мужество начинает колебаться? Неужели ты познал наконец силу и величие смерти?

Бледный и взволнованный, отошел он от врача. Он бросился через громадные залы и длинные коридоры дворца в отдаленную комнату, куда никто не смел заходить, кроме него.

Он открыл сосуды, зажег лампы, и серебристое пламя осветило комнату. Но Сын Звездного Луча не являлся! Адон-Аи был глух к его таинственному призыву. Занони был бледен и дрожал. Каббалист! Неужели твои заклинания напрасны? Неужели твой трон исчез из пространства? Теперь ты стоишь бледный и дрожащий. Но не так ты выглядел, когда могущественные духи являлись на твое заклинание. Никогда эти силы не внимали дрожащему человеку. Душа, а не травы, и не серебристое пламя, и не заклинания каббалы повелевает сынами воздуха. Но душа его от любви и страха смерти потеряла свое могущество.