Призрак бомбея

Приехав в участок, Гулу какое-то время посидел снаружи, на одной из деревянных скамей, расставленных вдоль веранды, и стал поглядывать на людей, дожидавшихся приема у инспектора. Женщина в бледно-зеленом сари оплакивала погибшего ребенка, колотя кулаком себя в грудь. Другие смотрели на нее безучастно, Гулу прошиб страх — подзабытое детское чувство уязвимости, когда он жил на улице и его вечно во всем подозревали. Тогда он не раз натыкался на полицейских, но Большой Дядя брал все проблемы на себя. Разъезжая по улицам Бомбея, Гулу по-прежнему сталкивался с полицией, но это были обычно скромные констебли, не смевшие придраться к человеку за баранкой внушительного «амбассадора».

Гулу встал, обошел причитавшую женщину, распахнул дверь и шагнул в здание цвета блеклой морской волны, что сотрясалось от телефонных звонков, топота и клацанья пишмашинок. Никто не обращал внимания на дикие крики из подсобки, где допрашивали подозреваемого. Тесный, но на удивление чистый вестибюль ломился от секретарей и офицеров, сидевших за разными столами. Участковый инспектор восседал в дальнем углу, за широким столом, застеленным бязевой скатертью. Перед ним, понурив голову, стоял оборванец, хотя рядом были свободны два деревянных стула. Справа — обезьянник, забитый мелким жульем, — все мужчины. Подросток-карманник сидел на скамейке прямо за обезьянником, не спуская глаз с блестящих часов участкового и представляя, как ловко их стибрит. Древняя старуха, зажав сари между ног и орудуя джхарус короткой ручкой, безжалостно сметала все на своем пути. Быстрыми круговыми взмахами метлы она выгребала из-под офицерских столов мусор, хлам, бесхозные чаппалыи складывала все это на мокрой земле за дверью.

Ввели женщину, причитавшую на веранде. Она бухнулась на колени и залепетала о том, что вчера ночью ее ребенка переехал пьяный подросток на импортной машине. Несовершеннолетний водитель угрюмо стоял пообок, а его богатый отец мял пачку рупий — залог за освобождение.

— Очень жаль, — мрачно сказал офицер обезумевшей женщине, пересчитывая купюры, — но закон есть закон.

— Простите, сэр! — воскликнула женщина. — Какой такой закон позволяет пьяницам давить детей и уходить безнаказанными?

— Очень старый, еще 1858 года, — авторитетно заявил полицейский, словно давность лет отчасти компенсировала его несправедливость. Он забыл добавить, что изначально эта статья должна была защищать британцев на конных экипажах, если они вдруг нечаянно переедут полуголых уличных ребятишек. Британцы давно уже не правили этой страной, а закон обслуживал зажиточных бомбейцев.

Женщина с криком бросилась к офицерскому столу, но ее перехватили два констебля, вооруженные латхи, и, оттащив к двери, вышвырнули наружу. Офицер досчитал деньги, смачивая большой палец красноватой слюной, чтобы разделить свеженькие банкноты.

Взгляд Гулу упал на шаткую деревянную лестницу, что вела к сырому коридору с грязными стенами. Наползающие друг на друга объявления, старые и выгоревшие, мозолили глаза с лестничной площадки, где узкое окошко, единственное не забранное ставнями, впускало прямоугольник яркого света. Лестница изгибалась прямо над Тулу, и вдоль нее тянулось несколько труб, выкрашенных в тошнотворно-оливковый цвет. Гулу прошел мимо ступенек к тощему, хмурому человеку, что сгорбился над грудой бумаг за столом у серой стены. Человек был в бежевой форме и, судя по погонам, имел звание помощника младшего инспектора полиции. Верхний кончик его карандаша злобно колол воздух. Лысина блестела от масла и пота. За спиной его стоял металлический шкафчик, а на стене висел график с розовыми и серыми кривыми — помесячная статистика преступлений. На деревянном крючке — брезентовая хозяйственная сумка, которую обыскивала довольно жирная крыса.

Этот-то человек Тулу и требовался.

— П. м. и. Бамбаркар! — воскликнул он, щелкнув каблуками и в шутку отдав честь забинтованной рукой.

— Да? — раздраженно буркнул Бамбаркар. Его карандаш завис в воздухе.

— Это же я, бхаи,Тулу.

Карандаш крутанулся в руке Бамбаркара. П. м. и. поднял глаза:

— Тулу с вокзала? С Виктории?

— Что, бхаи, не признаешь старых корешей? — весело сказал Гулу, подражая жестам чистильщика обуви.

— Все эти годы, — тихо проговорил Бамбаркар, — я думал, что Красный Зуб с тобой разделался.

— А я жив, как видишь.

— Вижу.

— Я вычислил всю нашу компанию. Ты — в полиции. Яш — на Фолкленд-роуд. А Хари Бхаи — в Дхарави.

— Яш — сутенер! — захихикал Бамбаркар. — А ты?

— Первоклассный водила, — подмигнул Гулу.

— Легальная работа. — Бамбаркар куснул карандаш. — Я и не сомневался.

— Слушай, брат, — спокойно сказал Гулу, присаживаясь, — нужна твоя помощь.

— Слушаю.

— Семья, на которую я работаю… их дочка Мизинчик Миттал…

— Ты работаешь на Митталов? — поразился Бамбаркар. — Так это ж мое дело!

— Да? Ну, тогда ты сможешь мне рассказать, что же случилось с айей.

— Авни Чачар? Мы не знаем. Ее мать твердит, что она умерла. Покончила с собой. Но никаких доказательств нет.

— Я видел ее!

— Видел? — Бамбаркар подался вперед. — Уверен на сто и один процент?