Призрак дома на холме

В одном месте она и вовсе остановилась, едва веря своим глазам. Уже примерно с четверть мили вдоль шоссе тянулся ровный ряд ухоженных олеандров, покрытых белыми и розовыми цветами. Теперь Элинор доехала до ворот, вернее, двух полуразрушенных каменных колонн, за которые уходила в пустые поля дорога. Олеандры отступали от дороги, образуя большой квадрат: Элинор видела его дальнюю сторону – ряд олеандров, вероятно, вдоль какой-то речушки. Внутри квадрата не было ничего – ни жилого дома, ни какого-либо другого строения, только прямая дорога, упирающаяся в реку. «Что здесь было? Что здесь было и исчезло или что должно было здесь возникнуть и не возникло? Дом? Сад? Сгинули они навеки или вернутся? Олеандры ядовиты, – вспомнила Элинор. – Быть может, они что-то охраняют? Если я вылезу из машины и пройду в разрушенные ворота, окажусь ли я там, на олеандровом квадрате, в волшебной стране, защищенной ядовитыми кустами от глаз проезжающих? Шагнув между волшебными колоннами, миную ли я невидимую границу, разрушу ли чары? Я вступлю в благоуханный сад с фонтанами, низкими скамейками и розами, вьющимися по ажурным стенам беседок, увижу тропинку, вероятно, усыпанную изумрудами и рубинами и такую мягкую, что Суламита могла бы ступать по ней в легких сандалиях, и эта тропинка приведет меня к зачарованному замку. Я пройду по каменным ступеням меж мраморных львов во дворик, где журчит фонтан и королева в слезах ждет возвращения дочери. При виде меня она выронит пяльцы и закричит слугам – будя их от столетнего сна, – чтобы готовили пир, ибо чары разрушены и замок вновь стал собой. И мы будем жить долго и счастливо.

Нет, конечно, – думала Элинор, трогая машину с места, – ведь как только дворец станет виден, падет все заклятье и местность за олеандрами обретет свою истинную форму: города, дорожные знаки и коровы растают, останутся зеленые сказочные холмы. И оттуда прискачет принц в зеленом наряде, расшитом серебром, с сотней лучников на резвых конях, под плещущим стягом, в блеске драгоценных камней…»

Она рассмеялась и с прощальной улыбкой обернулась к волшебным олеандрам. «В другой раз, – сказала она им, – в другой раз я вернусь и разрушу ваше заклятье».

Когда спидометр показал, что пройдена сто одна миля, Элинор остановилась перекусить. Она отыскала деревенский ресторанчик под названием «Старая мельница» и вскоре – о диво! – уже сидела на балконе над стремительной речкой, глядя на мокрые камни и дурманящий блеск текучей воды. Перед ней стояла хрустальная миска с творогом, а рядом лежали завернутые в салфетку кукурузные початки. Поскольку в это время и в этих краях чары возникают и рассеиваются быстро, Элинор хотелось растянуть ланч – ведь она знала, что Хилл-хаус никуда не денется. Кроме нее в ресторанчике была только семья: отец с матерью и двое детей, мальчик и девочка. Они тихо говорили между собой; раз девочка повернулась и с нескрываемым любопытством взглянула на Элинор, потом, через минуту, улыбнулась. Солнечные зайчики от воды бегали по потолку, по столикам, по девочкиным кудряшкам, и мать девочки сказала:

– Она хочет чашку со звездами.

Элинор удивленно подняла глаза.

Девочка отодвинулась от стола, упрямо не желая пить молоко. Отец хмурился, брат хихикал, а мать сказала тихо:

– Она хочет чашку со звездами.

«Да, – подумала Элинор, – да, и я тоже, чашку со звездами, полную чашку звезд».

– У нее есть чашка, – объясняла мать, виновато улыбаясь официантке, у которой в голове не укладывалось, как это можно не пить свежайшее деревенское молоко. – Там на дне звезды, и дома она пьет молоко только из этой чашки. Понимаете, звезды просвечивают, и она их видит, когда пьет. – Официантка кивнула, не убежденная, а мать обратилась к девочке: – Вечером будешь пить молоко из чашки со звездами, а сейчас выпей немножко из стакана, ну пожалуйста. Будь умницей.

Не пей, внушала Элинор девочке, требуй чашку со звездами; как только тебя обманом уговорят стать как все, не будет тебе больше ни чашки, ни звезд. Девочка снова взглянула на нее, улыбнулась с полным пониманием (на щеках появились маленькие ямочки) и упрямо мотнула головой. Молодец, подумала Элинор, молодец, ты умная и отважная.

– Ты ее балуешь, – сказал отец. – Нельзя потакать детским капризам.

– Только один раз. – Мать поставила стакан и ласково тронула девочку за руку. – Съешь мороженое.

Когда семья уходила, девочка помахала Элинор, и Элинор помахала в ответ, затем в блаженном одиночестве допила кофе, глядя на резвящийся внизу ручей. «Мне не так уж много осталось ехать, – подумала она, – меньше половины пути. Я почти на месте». И тут же в голове заплясал, искрясь, как вода, обрывок мелодии, а с ним – слово-другое. «Если медлишь, – подумала Элинор, – проиграешь»[2].