— Для того чтобы отец не убил меня. — Впервые в жизни я столкнулся с необходимостью объяснять кому-то то, что сидело глубоко внутри моего сердца. — Наверное, тебе, как никому другому, известно, что значило для моего отца носить титул Хурогметена. Он считал это величайшей честью, главным в жизни. И боялся, что кто-нибудь захочет лишить его этого счастья. Теперь его нет, а титул его перешел другому вместе с этим кольцом…
— Но это обычное явление, — рассудительным тоном сказал Орег. — Твой отец получил кольцо от твоего деда. Жизнь продолжается в детях.
— Отец убил деда, — выпалил я.
Никогда раньше я не произносил эти слова вслух.
Орег напрягся и притих. Потом, выдержав многозначительную паузу, прошептал:
— Твоего деда убили бандиты. А Фэнвик, твой отец, привез его домой. Здесь он и умер.
— Отец пустил деду стрелу в спину. Он сам проболтался однажды, когда изрядно выпил.
Тогда мне было девять или десять лет. Мы отправились на охоту вдвоем, отец и я. Под вечер выбрали подходящее для ночлега место в горах. Как только Хурогметен установил палатку, то принялся пьянствовать. Я не помнил, как его несвязная болтовня подошла к запретной теме, но мог до сих пор отчетливо представить его исказившееся от испуга лицо.
Я сразу сообразил тогда, хоть и был несмышленым Надоедой, что услышанное мною признание таит в себе опасность, и сделал вид, будто не придал его словам особого значения.
С того самого дня, как мне казалось, отец стал относиться ко мне с большей нетерпимостью.
— Он всегда видел во мне соперника. Время представлялось ему злейшим врагом, а я — живой угрозой, — продолжил говорить я, отмечая, что изъясняюсь слишком высокопарно. — Отец ненавидел проигрывать.
Я поднялся со стула и прошел к висевшему на противоположной стене небольшому зеркалу. Я был похож на отца, только глаза унаследовал от матери.
— Во мне отец видел постоянное напоминание о том, что однажды он потеряет Хурог, — сказал я, выдержав небольшую паузу. — Мне кажется, в тот день, когда мне впервые дали в руки меч, я стал для него заклятым врагом. Я это чувствовал, хотя не исключено, что он не признавался в этом даже самому себе. Если ты помнишь, то избиение, которое якобы повлекло за собой глобальные последствия, было далеко не первым случаем, когда отец лупил меня до потери сознания. Если бы я не изобрел свою «игру», то, возможно, не дожил бы до сегодняшнего дня. Мать тоже нашла спасение, но в другом…
— Пристрастилась к затуманивающим сознание настоям и отварам, которые дают ей возможность не обращать внимания на происходящее вокруг, — мрачно произнес Орег. — А Хурогметен стал реже бить ее, реже наведываться к ней в спальню…
— Когда я временно лишился дара речи, отец посчитал, что сделал меня идиотом. Я решил, что должен использовать ситуацию в своих интересах.
— А сейчас, когда он мертв, ты намерен продолжать свою жуткую игру? — спокойным голосом поинтересовался Орег.
Я тяжело вздохнул.
— Два следующие года Хурогом будет править Дарах. Ему так же, как отцу, с самого детства внушали, что обладание титулом «Хурогметен» — предел мечтаний. Я совершенно не уверен, что по прошествии назначенного срока Дарах спокойно передаст мне замок.
— Полагаешь, Дарах — негодяй? — Орег поднял бровь. — Он был когда-то славным Надоедой… — У него на лбу образовалась складка. — Или я что-то путаю?
Я закрыл глаза.
— Признаться честно, я вообще не знаю, что за человек этот Дарах. О нем мне известно одно — идиоты его раздражают. Хотя я сам — видит Бог! — я сам предпринял бы все возможное, чтобы Хурог не попал в руки дурака. — Я растерянно пожал плечами и взглянул в глаза Орегу, который сидел уже на полу у моих ног. Я даже не заметил, когда он сюда перебрался. — Но Дараху я почему-то не доверяю.
Странно, что я так откровенно разговаривал с этим Орегом. Я вообще ни с кем не беседовал подолгу, только с Сиаррой. А длинные речи до сих пор сильно утомляли меня. Я чувствовал, что изможден.
Он неожиданно покинул меня — исчез, словно растворился в воздухе.
Мог ли я доверять инстинктам?
Мой отец умер, и я не знал, радоваться мне или скорбеть. Я стал владельцем Хурога — и в то же время им не стал. Следовало ли мне показать окружающим свое истинное лицо? Каким образом стоило это сделать? Я ведь даже не был уверен, что под личиной слабоумного детины во мне сохранилось что-то, кроме настороженности и страха.
Я стоял, положив руки на изгородь, наслаждался утренней прохладой и слушал Харрона, одного из конюхов.
Этой ночью кое-что произошло.