Призрак из страшного сна

– Золотая женщина твоя мать! Ее любви хватило на двоих, она и тебя вырастила, и приемыша, Сигизмунда. А ведь с тобой ей ох как тяжко пришлось, особенно в первые годы, когда ты совсем маленьким был, а бедной женщине приходилось оставлять тебя совсем одного, на заброшенном хуторе лесника, спрятанного в самой чаще, подальше от людей. Ни удобств, ни воды в доме, печь полуразвалившаяся, повсюду щели… Ужас! И что могла с этим поделать хрупкая нежная женщина, выросшая в холе и неге, истинная аристократка?! А ведь ей надо было мотаться из дома каждый день, а то и по нескольку раз в день! Но Магдалена справилась. Она никому не рассказывает, как, но можно себе представить… – тяжелый вздох. – Памятник при жизни таким матерям надо ставить! И вырастила, и выучила, и с братишкой познакомила, чтобы тебе было с кем играть. Вернее, с названым братишкой, но сдружились вы с Гизмо накрепко.

Гизмо? Кто такой Гизмо? И почему откуда-то из глубины души от звука этого имени поднимается волна темного гнева?

– … сам Сигизмунд себя так назвал, чтобы свое длинное имя подсократить. Неплохой парень, кстати, вырос из нянькиного байстрючка. Эта бабенка его где-то нагуляла, отец неизвестен. Но при хорошей матери, такой, как Магдалена, наследственность парня почти выправилась. Почти – потому что не так давно Гизмо все же попался на наркотиках. Не думаю, что он распространял их, наверное, для себя много прикупил, с запасом, а тут его и повязали. И что ты думаешь? Венцеслав, вместо того чтобы помочь сыну, тут же от него публично отрекся! И даже бумаги начал готовить – на предмет лишения сына наследства. И тогда Магдалена бросилась за помощью к тебе. И ты решил помочь вытащить названого брата из тюрьмы. Ну что, пока я все верно рассказываю? Я ведь это с твоих слов и со слов Магдалены знаю!

Павел промолчал.

– Молчание – знак согласия. Ты решил использовать свои способности, унаследованные от нас, и атаковал автозак, в котором перевозили Гизмо, ментально. Тогда-то мы тебя и «услышали». А потом была погоня за вами, вы спрятались на заброшенной стройке, полиция вас потеряла – ты им глаза отвел. И все складывалось удачно: Магда подготовила документы для выезда Гизмо за границу, ты оберегал брата, отводя от стройки бомжей и полицию. Но вмешался твой отец… – еще один тяжелый вздох. – У Венцеслава, если честно, какое-то извращенное понимание слова «честь». Он вбил себе в голову, что если его сын провинился, то должен отсидеть все, что положено. Это в лагере-то, с уголовниками! Да они там из красавчика Гизмо очень быстро Машку сделали бы! А твой брат слишком изнежен, чтобы дать им достойный отпор. Но Венцеславу на это было наплевать! И то, что Гизмо, в сущности, ни в чем не виноват, его не волновало. Честь рода Кульчицких – превыше всего! В общем, он решил помочь полиции отыскать Гизмо. И велел своему цепному псу, начальнику службы безопасности Дворкину, проследить за Магдаленой. А мы тем временем изо всех сил искали тебя. И нашли одновременно с Дворкиным. Началась заваруха, на место прибыл сам Венцеслав, Магда умоляла мужа пощадить вас, ползала перед ним на коленях, но все было тщетно. Твой отец увидел тебя. И понял, что жена не выполнила его волю. И взбеленился окончательно… – Хруст пальцев, от которого у Павла мурашки вдоль позвоночника промчались. – В общем, это он стрелял в тебя, Паша. Твой отец.

Глава 28

Я выглянула в окно – так и есть!

Ворота распахнуты настежь, возле них суетятся с виноватым видом несколько человек из этой их ряженой деревни староверов. Ну потому что смешно, честное слово, в двадцать первом веке ходить в холщовых портах и рубахах!

У высокого крыльца припаркован роскошный алый кабриолет, возле него стоит Магдалена, лицо у дамочки багровое от гнева, она явно цапается с преградившим ей дорогу Дворкиным.

Надо узнать, зачем пожаловала эта крыса. Да, крыса, и нет, не стыдно, она – не мать Пашки! Мать Пашки – Марфа, милая, добрая и преданная, а эта рыжая су… гм… дрянь – мать Гизмо! Та самая яблоня, вырастившая гнилое яблоко.

Я направилась к двери, успокаивающе сказав в сторону кровати, откуда доносилось шипение:

– Кошамба, не волнуйся, она сюда не войдет!

Ответом мне было угрожающее завывание.

Мда, если Магда даже и войдет в эту комнату, во внешность дамочки будут внесены серьезные коррективы. А может, стоит оставить их с кошкой наедине?

Я вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, и торопливо пошла вниз по лестнице. Но у нижней ступени меня остановил один из людей Дворкина:

– Александр Лазаревич просил напомнить вам, что ваше присутствие здесь афишировать нежелательно.

Ну да, точно. Мы как бы спрячемся здесь.

Впрочем, почему – как бы? Мы действительно таимся до суда, торчим тут безвылазно. Хотя слово «мы» пока что не очень применимо ко всем нам – реальным свидетелем по делу Гизмо могу проходить только я. Моника по-прежнему обитает в каком-то своем мире, не выходя на контакт с миром внешним. Она молчит, не реагирует на обращенную к ней речь, не смеется, не плачет, не живет…