Призрак Мими

Потом они еще пару минут поговорили на паперти с видом на деревенскую площадь и убогий памятник в стиле модерн. Дул весенний ветерок. Fratello Позенато был преисполнен мрачным удовлетворением: наконец эти черные получат по заслугам. Однако самое главное, что все ужасы кончились и жизнь продолжается. Моррис испытующе глянул на Антонеллу. Но к милым глазам уже – подступили слезы. Пытаясь загладить невольную бестактность, Моррис заверил: он не сомневается, что Бобо жив, и скоро все разъяснится окончательно. Вольно же полиции хватать людей и обвинять в самых жутких вещах, можно подумать, специально на потеху ненасытной прессе. А возможно, лишь оттого, что несчастные парни не белые. Господи, да карабинеры даже его пытались обвинить в убийстве бедняги. И все только потому, что партнерам иной раз случалось поспорить насчет руководства компанией. Можно подумать, всякая перепалка непременно должна закончиться смертоубийством. Да ведь и тело не нашли. Моррис печально улыбнулся. Но тут Форбс, как раз вернувшийся из туалета, впервые услышал новость об аресте эмигрантов и побелел как мел.

– Quid hoc sibi vult?[19] – прошамкал старик. – Невозможно! Только не Фарук!

Казалось, несчастный вот-вот упадет в обморок, так судорожно он вцепился в бортик фонтана – в ту единственную пядь, где не резвились грубо слепленные херувимы. Моррис был тронут до глубины души, когда гигант Кваме, до тех пор тактично державшийся в стороне от их компании, склонился над Форбсом, шепча слова утешения. Несколько секунд он мог наслаждаться необычайным зрелищем – толстые розовато-коричневые губы мягко шевелились рядом с пучком седых волос, торчащим из воскового уха. Будь он художником, непременно изобразил бы такую сцену. Впрочем, это, возможно, уже сделал Караваджо.

Из церкви вышел дон Карло и, отведя Морриса в сторонку, заверил, что сделал все возможное для преодоления бюрократических препон, как они и договаривались три недели назад. Эмигранты будут иметь все нужные разрешения до тех пор, пока «Вина Тревизан» предоставляют им работу и оплачивают медицинскую страховку. Моррис поинтересовался, чем отблагодарить за заботу, но падре ответил, что труды ради бедных не требуют воздаяния, ибо се есть долг каждого. Однако если Моррис когда-либо почувствует себя обязанным Создателю, Церковь возрадуется его лепте, поскольку самая большая проблема церкви Сан-Томмазо на сегодняшний день – выветренная кладка звонницы. Моррис удержался от неловкости, грозившей, если бы он с ходу полез за чековой книжкой, но сочувственно покивал и решил через неделю-другую послать анонимное пожертвование. Возможно, с небольшим огрехом в итальянском, но с пожеланиием аправить эти деньги на ремонт колокольни. Женский род вместо мужского – достаточно, пожалуй. Или напишет «миллион» с одним «л».

– Падре, – окликнул он, когда священник собрался уходить.

– Да, figlio mio.

Но воспоминания о тюремной исповеди были все еще слишком болезненны. Моррис умолк, глядя в глаза простодушному старичку. На миг показалось, что вся душа бросилась в лицо, вот-вот прорвет кожу – как было, когда он любил Мими. Она рядом.

– Вас что-то тревожит, сын мой?

Моррис обождал немного. Затем произнес с явным усилием:

– Меня беспокоит состояние моей свояченицы, падре. – Это была чистая правда. – Я бы очень хотел, чтоб вы были рядом с ней. – И добавил тише: – Боюсь, ее муж встречался с другой женщиной. – Заставив себя заглянуть в сморщенное лицо, он закончил: – Огромное вам спасибо, святой отец, за доброту. Вы воистину стали опорой всей нашей семьи.

– Благослови тебя Господь, сын мой, – сказал священник. – Понимаю, нелегко вам пришлось.

И Моррис вдруг подумал: не женись он так глупо и поспешно, из него самого вышел бы прекрасный духовник. Конечно же, у него есть что сказать людям, и он всегда был бы рад выслушивать их житейские проблемы. Строгое соблюдение обрядности для человека с его эстетическим вкусом – одно удовольствие. Да и с целибатом не возникло бы особых трудностей. Откровенно говоря, чем больше физических ощущений он получал от той неразберихи, что именуется – современным сексом, тем больше это обескураживало. Только плотская жизнь с Мими была настоящей святыней.

Когда Моррис распрощался со священником и направился к машине, в голубых глазах его стояли слезы.