Призрак Мими

К ночи тревизановский фургон отвозил людей на работу в длинную пристройку за конторой, где была смонтирована примитивная разливочная линия. Бобо, ознакомившись с размерами заказа и сопоставив, сколько Моррис мог узнать о его плутнях и сколько счел нужным открыть Антонелле (а еще прежде, возможно, самой синьоре Тревизан), кое-как согласился закупить тысячу гектолитров дрянного винца в Алжире и в самой Вальпантене, сверх уже оговоренных поставок. Полученный купаж – точнее сказать, просто болтушку на их собственной бурде – безбожно разбавляли сахаром и благополучно сбывали английским простакам.

Этикетка гласила: «Доруэйз Тревизан Супериоре». И поясняла шрифтом помельче: «Марочное столовое вино с залитых солнцем склонов Северной Италии». Бутылка стоила пенсов на сорок дешевле любого вина, и партия, судя по всему, расходилась без проблем. Каждую пятницу эмигранты получали на руки по сто пятьдесят тысяч лир наличными. В фургоне, возившем их на смену и со смены, не было окошек. Но их и без того вряд ли могли заметить: непрерывно стояли туманы. Глядя на такую лафу, Моррис не мог взять в толк, отчего куксится Бобо. Затея оказалась гениальной.

– Покупатели с ума сходят от счастья! – объявил он Бобо в то утро, протягивая факс с заказом на следующую партию вина.

Малый только щеки втянул да затряс головой, как паралитик. Эти дела нельзя продолжать до бесконечности, кисло заметил он. Иначе contrproducente – может выйти боком.

Свояки беседовали в головном офисе, где на одной стене висело пластмассовое распятие, а на другой красотка а-ля Мэрилин Монро неслась в чем мать родила сквозь рождественскую метель, оседлав бутылку братьев Руффоли. Бобо устроился в кожаном кресле, мусоля ярко-желтый карандаш зубами почти такого же оттенка. Волосы у него на лбу слиплись от пота и угрожающе редели, – а сколько же лет этому мерзавцу стукнуло: двадцать шесть, двадцать семь? Моррис, излучавший свежесть, обаяние и энтузиазм, за которые столь дорого приходилось платить по ночам, чувствовал себя моложе. Жизнерадостный настрой подтверждал и его моральное превосходство над Цыплаком. Некоторые появляются на свет с серебряной ложкой во рту… а потом этой же ложкой получают по лбу. С самым непринужденным видом он присел на край стола у компьютера, даже ногой принялся болтать.

Бобо взял факс и погрузился в подавленное молчание. Есть в этой жестикуляции нечто театральное, подумал Моррис, будто зять загодя сочинил сценарий и сейчас разыгрывал перед ним свою домашнюю заготовку. Showdown – охлаждение пыла. Или же – «шоу дауна»… С полминуты Моррис выжидал, с удовольствием ощущая, как играют крепкие мышцы покачивавшейся взад-вперед ноги. Бывают моменты, когда телесная красота дает неоспоримые преимущества. Если у него, Морриса, на щеках и на подбородке высыпало столько угрей, уж он бы наверняка постарался от них избавиться. Вот так же, как сейчас воюет с грибком, серьезно подпортившим – правую ступню. Богатые обязаны заботиться о своей внешности, благо имеют все возможности для этого. Когда-нибудь он напишет эссе о взаимной связи красоты и добра, что-то в духе Аристотеля.

– Хочешь, чтобы я перевел? – спросил он Бобо, уткнувшегося в письмо.

– Я хочу, – мрачно ответил тот, – чтобы ты послал им вежливый ответ с отказом. Объясни, что запасы нынешнего года подошли к концу, и любые контакты мы сможем возобновить не раньше будущего урожая.

Дружеская доверительность далась Моррису без труда.

– Бобо, за каких-то полтора месяца мы заработали денег больше, чем за весь прошлый год. Почему бы тебе не расслабиться и не получить удовольствие?

Для пущей убедительности он даже пустил в ход одно из любимых итальянских выражений: «Не сиди как сыч», – в смысле не будь занудой. Однако фраза напомнила ему Массимину в тот вечер в Риме, когда ему не хотелось танцевать. Точно так же она поддразнивала: «Non fare il gufo, Morri, balliamo». Ее чарующая улыбка, сияющие глаза… Смакуя в душе предстоящую схватку с зятем, Моррис успел подумать о том, что для чувствительных душ, вроде него, любое слово – gufo, genio, artista, vittima, – приобретает собственную историю, свои особые отзвуки, глубины, ассоциации. Откуда другим знать, почему ты выбрал именно эти слова – сыч, гений, артист, жертва… А Массимина вовсе не умерла. Это он понял внезапно, в совершенно неоспоримом озарении. Она просто стала частью Морриса: ее голос, все ее существо растворены в нем. И его милая мать – тоже. А папочка такого никогда не поймет.

Бобо что-то говорил. – Scusami, я задумался о другом. – Моррис ласково улыбнулся. Такая беззаботность, небрежное извинение за отрешенный вид, определенно должны вывести Бобо из себя.

– Я говорю, – хнычущий голос Цыплака был под стать его прыщам, – если Национальное Страховое общество, или, того хуже, финансовая полиция проверит наугад любую из наших накладных, нас просто прикроют.

– С какой стати им проверять? – спросил Моррис, по-прежнему болтая ногой.