Призрак Надежды

Я писал дневник сейчас, я знал, что мне это нужно, я так же знал, что некоторым людям это не нужно, но это было мои строки, которые я писал на бумаге в дневнике. Я не мог развлечься, только лишь дорогой, мыслями и привалом у костра с кружкой чая и сигаретой. Я вспоминал мирный век, когда было всё хорошо, но я понимал, что тогда я не мог обрести благополучия, и лишь я по причине Алисы угрохал мирную жизнь, как это впечатляюще.

Я смотрел на сгорающий метеорит, и думал, как это прекрасно, я думал о мироздании, о запредельном, о мирном веке и радовался дороге. Я предчувствовал встречу с Серафимом, думая, что я буду рад этому, но в это время Виктор спал у обочины, также как и я, на осенних листьях. Ему никто не мог помочь, судьба была неизвестной, но он шёл, наперекор всему. Когда Дианон поедал мясо, он насыщался напрочь, я же питался тушёнкой скромно, удовлетворяясь чаем.

Мне нужно было молиться Богу, но я разрушил этот мир и поэтому не молился сейчас, но я обращался к Иисусу, это помогало, я вспоминал простоту людей, которая меня сейчас бы отвлекла, но я был один. Мои мысли были таковы, что я даже не мог идти, я считал себя грешником за разрушенный мир и не мог очиститься. Праведность могла помочь мне, но моя праведность тонула в постапокалипсисе. Мне нужно было отвлечься и я продолжал идти для этого, я мыслил и утешался мышлением тогда, когда оно было спокойным, но никто этого не знал. Я осмысливал разумность, но меня стал беспокоить устроенный мной мир, я думал об этом, лишь другие мысли давали отвлечение.

Я не знал дружбы уже много лет, моя любовь утонула в апокалипсисе, я всё шёл, невзирая на холод осени, я жёг костры, в которых обретал спокойствие, я был отстранён от людей, созерцая города и посёлки, я узнавал сумрачных по их походке, я не встретил ни одного реального беса, но несколько боялся. Я думал о благополучии и проживаемых днях, зная мирную жизнь, и никто не спрашивал у меня ответа и некому было сказать свои мысли, и никто не понимал меня в отсутствии людей. Я не понимал для чего я живу, и это была безбрежность времени, но и его я чувствовал как длительность. Я же не мог спросить у встречного человека, для чего он живёт, не все думали об этом или мало кто, и как это можно знать, если мы рождаемся в этом мире, возможно религия давала ответ, но я этого не знал.

Где та энергия, которая мне была нужна? Дорога мне её давала. Мне не к кому было прикоснуться, Элизу я оставил уже давно и забыл про неё. Где-то в стороне стрелял кто-то, я прислушивался, потом выстрелы прекратились, они мешали мне мыслить. Я хотел дружбы, но меня окружало безмолвие, я знал, что меня держит планета, но я не знал – для чего. Я вспоминал игры про постапокалипсис, но в них не было реальной жизни, таковой, какая была сейчас, там была романтика, а здесь реализм. У меня не было занятий, Цюдольф их находил в своём мире, а я хранил золотую монету, которую он мне передал. Я думал о детях и их беспечности, я мог этому позавидовать, но моё детство прошло в мирном времени, о котором я тепло вспоминал.

Marlboro закончился, я курил дешёвые сигареты, вина у меня не было, я думал о жестокости и праведности, но это была мораль, уходящая в философию. И так я обсуждал это сам с собой. Я не пользовался остатками цивилизации, я был в пути. Я нюхал запах травы и листьев, мне даже казалось, что у неба есть запах. В одном городе в магазине какой-то человек уставился на меня, я не мог понять что он так смотрел и не мог, конечно, спросить его об этом. Но такие события уходили в прошлое во времени, лишь запоминаясь, и мало что означая. Огонь костра мне давал благо, он грел мне душу, но это было с наступлением вечера, я продолжал представлять людей, и это давало мне что-то, но я знал, что явь такова, когда я был один.

Я чувствовал психологию в мышлении и словах, но до конца не понимал. Я знал, что я разумен и что время шло, как и я, вместе со мной, но когда я уставал, я спал. Я хотел избежать не нужного, и я вспоминал Жанну, это меня согревало. Я купил серебряный перстень за титан в одной лавке в городе, он был христианский, но Цюдольф был католик, а Серафим православный, я не различал христианскую веру. Однажды я хотел в войти в работающий храм, но передо мной закрыл двери священник. В другом городе я слушал звон колоколов. Я кричал в пространство, но меня слышали лишь галки, пугаясь и улетая прочь.

Другой жизни не было, и я это знал. Но это была моя стихия, так же, как и Цюдольфа и Серафима, но они были с людьми, а я шёл один. Я не знал мыслей других людей, а слов было так мало, что я разговаривал сам с собой. Я думал, что причина крылась в простоте людей, и мог ли кто понять мою философию? Елену я больше не встречал, но я её вспоминал. Она по видимому была ведьмой, я же, думая о том, что я Избранный, не видел своих достижений, кроме краха мира, но это же было зло, неугодное людям, а я не считал себя злым. Я сотворил это по причине разрушенной любви, я хотел найти Призрак Надежды в ветре постапокалипсиса, но он лишь слегка меня овевал.