Призрак Небесного Иерусалима

Маше все равно было не по себе – ни одного звука не доносилось из-за дверей по обе стороны коридора. Только тихая, почти неслышная музыка классического репертуара призвана была успокоить нервы. Кого? Посетителей? Медперсонала? Медсестра тем временем встала перед одной из одинаковых дверей и тихо позвонила – на пороге оказалась другая, похожая на первую, как близняшка: та же радостная улыбка при их появлении, то же приятное лицо.

– Так ведь это же Инносенцио! – пророкотал голос в глубине комнаты, и медсестра, кивнув, отступила в сторону. Пожилой мужчина лет шестидесяти, с полным мягким лицом, покрытым модной полуседой щетиной и почти таким же коротким ежиком на яйцеобразной голове, был одет скорее как преподаватель Оксфорда, чем как пациент психбольницы: темно-зеленый пиджак с кожаными заплатками на локтях, тонкий шерстяной свитер под горло, вельветовые брюки. Он развернулся к ним на электрическом инвалидном кресле, пожал руку Иннокентию. Затем хитро улыбнулся Маше:

– Глузман Илья Яковлевич к вашим услугам. – И поднес Машину кисть к губам, так и не поцеловав, но выразив джентльменское намерение.

– Маша, – представилась чуть оторопевшая девушка.

– Спасибо, Иннокентий, что привел к старому отшельнику такую красоту! – Глузман некоторое время смотрел на нее, как любопытная птица, склонив голову набок. – Хоть полюбуюсь на старости лет!

И откатился обратно, показав медсестре, куда ставить приготовленный уже чайник: на низкий столик, идеально приспособленный под инвалидное кресло.

На столике уже красовалась фарфоровая вазочка с шоколадными конфетами и еще одна – хрустальная, в которой в художественном беспорядке соседствовали темная, почти черная черешня с блестящим восковым налетом и клубника: мелкая, пахнущая зовущим ягодным духом. Маша почувствовала, как после спортивных экзерсисов и рабочего дня рот наполняется слюной.

– Садитесь, садитесь, мадемуазель! – Хозяин ловко придвинул к ней чашку, налил янтарного цвета заварки, а затем кипятка, подцепил на малюсеньком блюдце почти прозрачный срез лимона: – Будете? – И подвинул серебряную сахарницу с колотым сахаром. – Современные девушки, наверное, пьют чай без сахара?

– Дурак!! – раздался внезапно старческий голос почти под самым ухом.

Маша подпрыгнула от неожиданности и обернулась: за ее спиной висела огромная клетка с огромным же попугаем.

– Дурак! – повторил попугай.

– Без тебя знаю! – беззлобно парировал Глузман.

Маша засмеялась – напряжение, вызванное долгим переходом по коридорам пусть весьма роскошной, но все же психбольницы, спало: Глузман был инвалидом, но никаких признаков безумия в нем не наблюдалось. Напротив: взгляд карих глаз был въедлив, крупный рот морщился в ироничной усмешке.

– Не правда ли, моя дорогая Мари, мой попугай похож на меня, пошлый бездельник?

Маша кивнула и отпила из тонкостенной чашки. Чай был отличным.

– Не признаю этих их зеленых и красных чаев, с цветами, бутонами, лепестками и мелкой соломой, пахнущих всем чем угодно, кроме чая! Полных потогонных, нервоуспокаивающих и прочих полезных свойств. Для моих нервишек, к примеру, нужны лекарства помощнее. – Порхание рук над чашкой Иннокентия закончилось, и Глузман откинулся на кресле, явно довольный собой. – Ну-с, мои юные друзья, что же привело вас в мою скромную обитель?

– Илья Яковлевич, – Иннокентий наклонился и извлек из портфеля Машину вчерашнюю карту, – нам нужна ваша консультация. Точнее, подтверждение моей догадки. – И он протянул профессору листок.

Глузман вынул из кармана круглые очки с сильными линзами и водрузил на мясистый нос. Не меняя выражения лица, лишь склоняя голову то в одну, то в другую сторону, он внимательно оглядел карту.

– Видите ли, профессор, мне в этих точках представляется некая закономерность… – Иннокентий начал нервничать и даже чуть привстал со стула.

– Возможно, просто совпадение, но… – Глузман повернулся к Маше, снял очки и улыбнулся – зубы у старика были неестественно белого цвета: – Инносенцио увидел то же, что и я. Это золотой мальчик, мадемуазель, не упустите его.

Маша улыбнулась в ответ:

– Не упущу, – сказала она. – Я его с восьми лет держу!

Глузман кивнул и повернулся к порозовевшему Кеше:

– Никогда не надо бояться собственных выводов, мальчик! Надо доверять своему внутреннему слуху, а он формируется на основе знаний – прежде всего! И еще вот именно этого доверия к собственным ощущениям. А оно приходит с опытом.

– Небесный Иерусалим, – тихо сказал Кеша.

– Небесный Иерусалим, – повторил эхом Глузман. – Он самый.

Маша растерянно переводила взгляд с одного на другого.

– Мария, судя по обескураженному выражению ваших прекрасных глаз, вы не знакомы с концептом Небесного Иерусалима? – Глузман усмехнулся и проехал на кресле к книжным полкам, занимающим все стены комнаты. – Вот, к примеру, для начала, – вынул он книгу в кожаном переплете, – Священное Писание. Читали?

Маша почувствовала, что краснеет.