Призрак Небесного Иерусалима

– Я только разговаривал с вдовой, считавшей, что ее муж получил по заслугам за свою излишнюю, как она это называет, «гневливость». А про число и спрашивать постеснялся. Но может быть, можно найти в деле?

– Есть еще один, – подытожил Андрей. – Убийца Ельник, которого долго держали в холодильнике, после того как утопили подо льдом, а потом выкинули на берег Москвы-реки.

Иннокентий расширил от удивления глаза…

– Да знаю я, знаю, – махнул на него рукой Андрей. – Река жизни, аналог – как ее зовут – Иордана? И, похоже, Ельник, как и найденный вами вор, просто эдакий образчик убийцы.

– Четырнадцать, – сказала Маша. – Значит, их, по крайней мере, четырнадцать. И мы знаем еще не всех.

– Кстати, о цифрах, – встрепенулся Андрей. – Вы что-нибудь откопали?

Маша посмотрела виновато на начальника и опять стала похожа на девочку-студентку.

– Андрей, я не знаю, – призналась она. – Чем больше читаю литературы по теме, тем меньше понимаю. То есть нам нужно найти систему, в которую – желательно по номерам – укладываются все убийства. Нечто вроде своеобразной табели о рангах по грехам. Но у меня ничего не выходит. Вот, например, если просто следовать Библии, грешниками были мытари, блудницы, фарисеи… Но не подпадают все жертвы под эти определения! Или в «Божественной комедии» Данте: I круг – некрещеные младенцы и добродетельные нехристиане; II круг – сладострастники; III круг – чревоугодники…

– Данте – католик, – тихо проговорил Иннокентий. – Отталкивался от семи смертных грехов. А в православии понятия смертного греха не существует.

– То есть все грехи – несмертные? – спросил Андрей.

– Или наоборот – все, что есть, смертные. А наш маньяк помешан на чисто православной, средневековой идее Нового Иерусалима. В ту пору противостояние католицизм – православие было много жестче, чем сейчас. – Иннокентий не выдержал – снова сел на своего любимого конька. – Католиков называли «латинянами», их способ верить приравнивался к ереси. Преподобный Феодосий Печерский еще в одиннадцатом веке говорил, что «нет жизни вечной живущим в вере латинской». А ближе к интересующей нас эпохе, в шестнадцатом веке, преподобный Максим Грек высказывался в том духе, что обличает «всякую латинскую ересь и всякую хулу иудейскую и языческую…». И ненавидели их почти так же сильно, как раскольников. Впрочем, нет. Свое ненавидится всегда сильнее.

Андрей уж было хотел прервать его, но внезапно понял, что исторический экскурс – не более чем краткая передышка в их бесконечном кружении вокруг неизвестного маньяка. И промолчал.

– А знаете, каков был основной спорный догмат между православными и католиками в Средневековье? – задал вопрос Иннокентий.

Маша и Андрей разом приподняли брови.

– Хлебобулочный! – улыбнулся Иннокентий.

– В смысле? – растерялся Андрей.

– Видите ли, святые отцы православной церкви считали, что хлеб при причастии должен быть квасным, то есть на дрожжах. А католики – что пресным. Пекли каждый свой. Наши уверяли, будучи особами более лирическими, что закваска – нечто живое, с пузырьками – символизирует Бога живого. Поэтому наш хлеб – живой, а их, католический, – мертвый. И бедные католики получают во время таинства евхаристии мертвого Христа.

– И кто прав? – невольно заинтересовался теологической темой Андрей.

– Думаю, как ни обидно, католики. Ведь Тайная вечеря приходится на еврейскую Пасху. А евреи в Пасху вытравляют из дома даже дрожжевой дух. Пасха для них – напоминание об исходе, блуждании по пустыне, а дрожжевой хлеб портится. Поэтому в дорогу берут исключительно сухари, в случае евреев – мацу. Что еще? Православные – и тут совершенно справедливо – отвергают идею наместника Бога на земле – папы римского. Да, и вот важный пункт, – снова посерьезнел Иннокентий. – Что, как мне кажется, существенно для нашего маньяка: в православии нет чистилища. То есть существует только белое и черное: рай и ад. Никаких полутонов.

– Да, жестко, – усмехнулся, поежившись, Андрей.

– Наш, россейский, максимализм, – усмехнулся в ответ Иннокентий.

А Андрей отставил давно пустой бокал и встал:

– Спасибо за гостеприимство, мне пора.

Иннокентий и Маша проводили его до порога и смущали, маяча рядом, пока он долго не мог справиться со шнурками ботинок. Наконец он распрямился, покрасневший от усилий, пожал руку Иннокентию и кивнул Маше:

– Вы молодцы. Отлично поработали.

– Подождите! – вспомнил Иннокентий и вынул из кармана листок бумаги. – Вот, – сказал он, протягивая листок Андрею. – Я тут набросал примерный список мест, связанных с Небесным Иерусалимом. Надеюсь, не понадобится, но все же.

– Тщетные мечты, – мрачно усмехнулся Андрей, пробежав список глазами и сунув в карман. – Боюсь, еще как понадобится.

Андрей

Андрей не привык себя долго обманывать – если он накормил с утра от пуза Раневскую, надел новые брюки и свежую рубашку, вел машину как сумасшедший, слушая почему-то «Радио-классику», то это потому, что хотел увидеть свою стажерку Каравай Марию.