Призрак Небесного Иерусалима

Она судорожно сглотнула и резко встала, брезгливо стряхнув фотографии, как сбрасывают ядовитых насекомых. Она не хочет ничего знать. Ей надо уходить из этой квартиры. Сейчас же! Не обращая внимания на фотографии под ногами, Маша выбежала в коридор, где на нее с беленых стен строго смотрели волоокие лики со старых икон, и стала, дрожа всем телом, обуваться. Господи, как она могла чувствовать себя тут защищенно? В этом городе уже нет места, где она была бы в безопасности, и, похоже, нет больше людей, которым она могла бы доверять! От одной мысли, что придется вернуться обратно в пустую квартиру, которую она так спешно покинула всего несколько часов назад, где все напоминало о папе и отчиме и куда входил – теперь уж она точно знала – убийца, ей становилось физически нехорошо. Но похолодевшими руками она толкнула тяжелую входную дверь и вышла на гулкую лестничную клетку.

Внезапно Маша услышала шум на лестнице: мерный и уверенный шаг высокого человека, перешагивающего разом через две ступеньки. Маша судорожно сглотнула: она была уверена, что это Иннокентий, но видеть его сейчас была не в силах. Она тихо поднялась на пролет выше, откуда сквозь сетку шахты лифта наблюдала, как он попытался открыть дверь, но та сама поддалась под его рукой и медленно приоткрылась.

– Маша? – услышала она обеспокоенный голос.

Дверь захлопнулась, а Маша птицей сбежала вниз по ступенькам прочь, навстречу своему одиночеству.

Андрей

С того момента, как Андрей вышел наконец из кабинета Анютина, где начальник на пару с Катышевым рассуждал о временах и нравах, с той самой секунды он сказал себе, что не способен ни думать, ни изображать какие-либо разыскные действия, пока не увидит Машу. Он даже ее номер набрал только перед выездом к ней же, потому что знал, что телефонная беседа не утолит его голода, не успокоит терзающих страхов. Он должен обнять Машу Каравай, прижать к себе и не отпускать.

Пока не найдут маньяка или пока не прекратятся убийства. Держать долго, возможно – целую вечность. Ничего – вечность в объятиях с Машей – не худшая из перспектив. Он не доверял Иннокентию – он никому не мог ее доверить. Хотя на сердце было спокойнее, что Маша не одна, а с Кешей. И когда он услышал глухой голос в трубке, произнесший два слова «я дома», Андрей не стал задавать вопросов. Какая разница, откуда он заберет ее с собой? «Надо только не забыть заехать в супермаркет по дороге, – подумал он, паркуясь у Машиного подъезда. – На даче опять шаром покати. Но это – потом. Уже рядом – и вместе – с ней».

Поднимаясь по лестнице, он услышал голоса. Один мужской, говорящий негромко, другой чуть истеричный, женский, явно из-за двери. Слов было сначала не разобрать, но по мере того, как Андрей поднимался наверх, диалог становился все отчетливее: он узнал голос Иннокентия. И первая же понятая им фраза заставила Андрея остановиться как вкопанного.

– Маша, – говорил Иннокентий глухо. – Прости меня. Что за день-то сегодня такой, что я постоянно в чем-то признаюсь и оправдываюсь? В чем ты меня подозреваешь? Что я – выслеживающий тебя годами маньяк? А если допустить, что дело совсем не в этом? Неужели… – Он на секунду замолчал. – Неужели ты не можешь найти никаких других причин, кроме моей кандидатуры на роль убийцы, по которым я мог бы… Маша, как ты не понимаешь, я же тебя…

– Ты врал мне! – перебила его Маша, и в голосе у нее натянутой струной звучала истерика. Андрей не выдержал и рванул вперед. – Ты скрывал от меня столько всего, я не верю тебе, не верю уже никому!

Андрей вбежал на площадку и увидел Иннокентия, прижавшегося лобастой башкой к двери. Тот повернул к нему невидящий, потерянный взгляд.

– Маша! – позвал Андрей. – Это я, открой дверь. – И, покосившись на Иннокентия, который, дрогнув плечами, отошел в сторону, добавил: – Пожалуйста.

Дверь распахнулась. Маша, с заплаканными глазами, стояла на пороге, спросила:

– Где ты был? – И шагнула к нему: – Почему ты так долго ехал?!

Он обнял ее так сильно, как мечтал сделать целый день, чувствуя мокрую горячую щеку на своей шее. Он прижимал ее голову к плечу, зарывался губами в шелковистые пряди на затылке и шептал, баюкая: «Все, все, тшшш… Все будет хорошо, сейчас мы поедем ко мне, покормим Раневскую, сами поедим, ляжем спать, хорошенько выспимся, да?» А Маша только еще сильнее прижималась к нему и всхлипывала, но все реже, реже, пока ее дыхание совсем не выровнялось. Тогда он развернул ее лицом к себе, посмотрел в заплаканные глаза, и ему показалось, что никогда еще они не были такого пронзительно-зеленого цвета.

– Ты возьмешь что-нибудь с собой или так поедем?

– Это уже будет третий сбор вещей за сегодняшний день, – сказала она. – Нет. Я не буду больше собираться. Только сумку захвачу.

Не отпуская его руки, она нащупала в прихожей сумку, выключила, также на ощупь, свет и захлопнула дверь, не закрывая ее ни на один дополнительный оборот ключом.

И только сейчас оба вспомнили об Иннокентии и растерянно огляделись – его нигде не было. Они и не заметили, когда он успел уйти.