Призрак оперы

Эрик засмеялся и показал мне длинный тростник.

– Это смехотворно простая штука, – сказал он, – но очень полезная для того, чтобы дышать и петь под водой. Этому трюку я научился у тонкинских пиратов. С помощью тростниковых палочек они скрываются на дне реки, иногда просиживая там часами.

– Этот трюк чуть не убил меня, – проговорил я сурово, – и он может стать роковым для других.

Эрик подошел ко мне с выражением детской угрозы, которое я часто видел на его лице. Не позволяя ему запугать себя, я говорил с ним резко.

– Вы помните, что обещали мне, Эрик, – больше никаких убийств!

– Разве я когда-нибудь убивал? – спросил он добродушно.

– Негодяй! – воскликнул я. – Вы забыли «розовые часы» в Мазендеране?

– Да, – ответил он, внезапно опечалившись. – Я предпочел забыть их, хотя тогда, помнится, я заставлял смеяться маленькую султаншу.

– Все это в прошлом, – сказал я. – Но есть настоящее. И вы отвечаете передо мной за настоящее, поскольку его не существовало бы для вас, если бы я не захотел этого. Помните, Эрик, я спас вам жизнь! – И я воспользовался поворотом в разговоре, чтобы поговорить с ним о том, что уже некоторое мучило меня.

– Эрик, – начал я, – поклянитесь мне…

– Зачем? – прервал он. – Вы же знаете, я никогда не выполняю своих клятв. Клятвы существуют для дураков!

– Скажите мне… Вы можете сказать…

– Сказать что?

– Хорошо, люстра– Люстра, Эрик…

– Что же именно?

– Вы знаете, что я имею в виду.

– Ax да, люстра, – засмеялся он. – Я могу сказать вам. Я не делал ничего для того, чтобы она упала. Просто крепления износились.

Смеясь, Эрик выглядел еще более устрашающе, чем обычно. Он прыгнул в лодку с таким зловещим смехом, что я не мог сдержать дрожи.

– Крепления износились, мой дорогой дарога, – продолжал он. – Крепления люстры совершенно износились. Она упала сама по себе и разбилась. А теперь позвольте дать вам совет: пойдите и обсохните, если не хотите простудиться. Никогда больше не садитесь в мою лодку, но в особенности запомните вот что: не пытайтесь попасть в мой дом. Я не всегда бываю там, дарога, и глубоко опечалюсь, если мне придется посвятить вам свой реквием.

Эрик опять зловеще засмеялся, стоя на корме лодки и раскачиваясь взад и вперед, как обезьяна. Если бы не золотые глаза, его можно было принять за скромного перевозчика на Лете. Скоро я уже не видел ничего, кроме его глаз, и в конце концов он полностью растворился в темноте.

С этого дня я оставил все надежды попасть в его дом через озеро. Этот вход, совершенно очевидно, хорошо охранялся, особенно теперь, когда Эрик знал, что мне известно о нем. Но я не сомневался, что есть еще один вход, поскольку не один раз видел, как Эрик исчезал в третьем подвале. Я следил за ним и не мог понять, как он это делал.

Я не буду слишком часто повторять, что с того времени, как я нашел Эрика в Опере, я постоянно испытывал ужас от его страшных проделок. Я не боялся за себя, но чувствовал, что он способен на что угодно в отношении других. Когда происходил какой-то несчастный случай, какие-либо пагубные события любого рода, я говорил себе: «Может быть, это Эрик», так же, как другие вокруг меня говорили: «Это был призрак!» Как часто я слышал, что эти слова произносились с улыбкой. Если бы эти бедные люди знали, что призрак существует во плоти и крови и его надо бояться намного больше, чем воображаемую тень, о которой они говорили, могу уверить, что они перестали бы шутить по этому поводу. Если бы они знали, на что способен Эрик, особенно в таком месте, как Опера! И если бы они знали о моих ужасных мыслях…

Что же касается меня, я был преисполнен тревоги. Хотя Эрик торжественно проинформировал меня, что изменился и превратился в самого добродетельнейшего из мужчин, особенно теперь, когда стал нравиться самому себе, – эти слова привели меня в недоумение, – я не мог не вздрагивать, когда думал о нем. Ужасное, уникальное, отталкивающее уродство поставило Эрика за пределы общества, и я полагал, что именно по этой причине он больше не чувствует никаких обязательств перед родом человеческим. То, как он говорил со мной о своих любовных делах, – в хвастливом тоне, который мне был хорошо знаком, – заставило меня взглянуть на это, как на причину новых трагедий, худших, чем все остальные, и еще больше усиливало мой страх. Я знал, как его горе может обернуться грандиозным, разрушительным отчаянием, и вещи, которые он рассказывал мне, туманно намекая на некую ужасную катастрофу, были частью пугающих меня мыслей.

Кроме того, я узнал о странных отношениях, которые установились между монстром и Кристиной Доэ. Прячась в кладовой, расположенной рядом с ее артистической комнатой, я слушал превосходные музыкальные представления, которые, очевидно, захватили ее, но не мог поверить, что голос Эрика, то оглушительный, как гром, то мягкий, как голос ангела, способен был заставить девушку забыть о его уродстве. Я все понял, когда узнал, что она никогда не видела монстра!