Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

С этими словами он обмакнул кисточку в краску и принялся закрашивать нарисованный круг. Он делал это с усердием, которое поразило меня, еще когда в башне Карла Смелого он самозабвенно рисовал после только что случившегося убийства. Закончив, он бросил взгляд на свои громадные карманные часы и сказал:

– Как видите, дамы и господа, слой краски, которым я покрыл круг, примерно таков, как на рисунке господина Дарзака. Оттенок приблизительно тот же.

– Верно, – отозвался господин Дарзак, – но что все это означает?

– Погодите, – остановил его репортер. – Само собой разумеется, этот рисунок делали вы?

– Еще бы! Вы же помните, как я был раздосадован, когда, вернувшись вместе с вами из Квадратной башни в кабинет Старого Боба, нашел рисунок в столь плачевном состоянии. Старый Боб испортил мой рисунок, катнув по нему этот свой череп.

– Вот именно, – подытожил Рультабийль.

Взяв со стола самый древний в мире череп, он перевернул его и, показав господину Дарзаку выпачканную красной краской челюсть, спросил:

– Стало быть, это вам пришло в голову, что красная краска попала на челюсть с вашего рисунка?

– Да в этом не может быть сомнений, черт возьми! Череп же валялся на рисунке, когда мы вошли в башню Карла Смелого.

– Значит, и тут наши мнения совпадают, – заметил Рультабийль.

Держа на ладони череп, он встал и прошел в нишу, освещавшуюся широким зарешеченным окном и служившую когда-то пушечной бойницей, а после нашего приезда в замок – туалетной комнатой господина Дарзака. Там он чиркнул спичкой и зажег стоявшую на маленьком столике спиртовку. На нее он поставил приготовленную заранее кастрюльку с водой, продолжая держать череп в ладони.

Пока Рультабийль занимался этой диковинной стряпней, мы не спускали с него глаз. Никогда еще его поведение не казалось нам столь непостижимым и тревожащим. Чем больше он объяснял и действовал, тем меньше мы понимали. Кроме того, нам было страшно: мы чувствовали, что кто-то из нас испытывает еще больший страх. Кто же? Быть может, самый спокойный?

Самым спокойным казался Рультабийль, возившийся с черепом и кастрюлькой.

Но что это? Почему все мы, словно сговорившись, отпрянули назад? Почему у господина Дарзака, чьи глаза расширились от ужаса, у дамы в черном, у мистера Ранса, у меня, наконец, – почему у нас всех чуть было не сорвался с губ возглас: «Ларсан!»?

Где мы его увидели? В чем мы его ощутили, глядя на Рультабийля? Ах этот профиль на фоне зарева приближающейся ночи, эта голова в глубине ниши, которую закат осветил вдруг красным светом – так же, как раньше, утром, лучи зари окрасили кровью стены этой комнаты! Ах этот энергичный, волевой подбородок, так плавно, немного грустно, но мило закругляющийся при свете дня! Какие грозные и злобные очертания принял он на фоне вечерней зари! Как Рультабийль похож на Ларсана! Сейчас он просто вылитый Ларсан!

Привлеченный громким вздохом матери, Рультабийль покинул мрачные декорации, в которых мы чуть было не приняли его за знаменитого разбойника, подошел к нам и вновь стал самим собой. Мы не могли унять дрожь. Миссис Эдит, которая никогда не видела Ларсана, ничего не понимая, спросила у меня: «Что случилось?»

Стоя перед нами с кастрюлькой теплой воды, салфеткой и черепом, Рультабийль принялся смывать с него краску.

Длилось это недолго. Вымыв череп, Рультабийль продемонстрировал его нам. Затем, встав перед столом, он застыл, всматриваясь в собственный рисунок. Сделав нам знак молчать, он простоял так минут десять – десять томительных минут. Чего он ждал? Внезапно он схватил череп правой рукой и движением игрока в кегли несколько раз прокатил его по своему рисунку, после чего показал череп нам и предложил убедиться, что на том нет ни пятнышка красной краски. Затем снова вытащил часы и заговорил:

– Краска на рисунке высохла. Высохла за четверть часа. Одиннадцатого апреля мы видели, как господин Дарзак вошел в Квадратную башню в пять часов вечера. После этого, закрывшись в своей комнате на задвижку, он, по его словам, не выходил оттуда, пока мы не зашли за ним уже после шести часов. Что же до Старого Боба, то мы видели, как он вошел в Круглую башню в шесть часов, держа в руках череп без каких бы то ни было следов краски. Каким же образом краска, сохнущая четверть часа, оказалась свежей больше чем через час после того, как господин Дарзак кончил рисовать и Старый Боб, войдя в Круглую башню, в гневе швырнул череп на рисунок и запачкал его в краске? Этому есть только одно объяснение – попробуйте-ка найти другое: господин Дарзак, вошедший в пять часов в Квадратную башню и, по общему мнению, не выходивший оттуда, совсем не тот человек, который рисовал в Круглой башне перед приходом Старого Боба в шесть часов, не тот, к кому мы пришли в Квадратную башню – но не видели, как он туда входил, – и с кем вместе вышли. Короче: это не тот господин Дарзак, который сейчас сидит здесь вместе с нами. Здравый смысл указывает нам, что у господина Дарзака есть двойник.