Призрак Оперы

— Потому что я рассчитаю всех, кто его не видел, — сквозь зубы процедил директор. — Подумать только: призрак шляется по театру, и никто его в глаза не видел! Я заставлю всех заниматься своим делом!

V. Ложа № 5 (Продолжение)

После этих слов Ришар потерял всякий интерес к контролеру и начал обсуждать другие дела с вошедшим администратором. Контролер решил, что пора ретироваться, и потихоньку, пятясь, приблизился к двери и вдруг застыл как вкопанный, услышав окрик заметившего этот маневр Ришара:

— Стоять!

Благодаря расторопности Реми, быстро разыскали билетершу, которая работала еще и консьержкой на улице Прованс в двух шагах от Оперы.

— Как вас зовут?

— Мадам Жири. Вы же меня знаете, господин директор: я — мать малышки Жири, или малышки Мэг, если хотите.

Это было сказано суровым и торжественным тоном, который оказал должное действие на директора. Он оглядел мадам Жири — выцветшая шаль, стоптанные туфли, старенькое платье из тафты, шляпа грязно-серого цвета. Выражение лица Ришара говорило о том, что он вообще не знал и не помнил ни мадам Жири, ни малышку Жири, ни даже малышку Мэг. Однако гордая мадам полагала, что ее должны знать все. Я не знаю, какие у нее были для этого основания, но мне сдается, что от ее имени произошло слово giries[9], которое употребляется в жаргоне артистов.

— Не помню такой, — буркнул наконец директор. — Но все равно расскажите, мадам Жири, как получилось, что вчера вечером вам с контролером пришлось прибегнуть к услугам жандарма?

— Я как раз сама хотела поговорить об этом, господин директор, чтобы с вами не случилось таких неприятностей, как с господами Дебьеном и Полиньи… Они-то ведь тоже не хотели меня слушать сначала…

— Я вас спрашиваю не об этом. Я хочу знать, что произошло вчера вечером.

Мадам Жири вспыхнула от возмущения. С ней никогда не разговаривали подобным тоном. Она встала, собираясь уйти, начала поправлять юбку и энергично потряхивать шляпкой грязного цвета, но потом передумала, снова села и сказала недовольным голосом:

— А то произошло, что опять обидели нашего призрака!

Ришар был готов взорваться, но тут вмешался Моншармен, взял допрос в свои руки и выяснил, что билетерша находит вполне естественным голос, который заявил из совершенно пустой ложи, что она занята. Она могла объяснить этот феномен, который, кстати, не был для нее новостью, только присутствием в ложе призрака. По-настоящему этого призрака никто ни разу не видел, зато слышали его многие, да она и сама часто его слышала, а уж ей-то можно верить, потому что мадам Жири никогда не лжет. Если хотят, они могут спросить у господ Дебьена и Полиньи и вообще у всех, кто ее знает, а также у господина Исидора Саака, которому призрак сломал ногу.

— Чего-чего? — перебил ее Моншармен. — Призрак сломал ногу бедняге Сааку?

Мадам Жири широко открыла глаза, пораженная таким глухим невежеством. Наконец она снисходительно согласилась просветить несчастных. Так вот, это случилось во времена Дебьена и Полиньи, и опять-таки в ложе № 5, и снова во время представления «Фауста».

Билетерша откашлялась, попробовала голос и начала… Казалось, она намеревается спеть всю партитуру оперы Гуно.

— Это было так, месье. В тот вечер в первом ряду сидел господин Маньера со своей дамой, ну, вы должны его знать — гранильщик драгоценных камней с улицы Могадор, а позади мадам Маньера — их близкий друг Исидор Саак. Мефистофель запел (мадам Жири спела эту строчку): «Смиряя дрожь, зачем под нож…» И вот тут Маньера слышит справа (его жена сидела слева) голос, который говорит ему прямо в ухо: «Ха, ха! Наша Жюли не смиряла бы дрожь!» (Мадам Маньера как раз и звали Жюли.) Господин Маньера поворачивается направо посмотреть, кто с ним разговаривает. Никого! Он трет себе ухо и бормочет: «Неужели почудилось?» А тем временем Мефистофель продолжает петь… Но, может быть, я вам наскучила, господа?

— Нет-нет! Продолжайте!

— Господа директора очень любезны, — мадам Жири скорчила гримасу. — Так вот, Мефистофель продолжает петь, — и она снова затянула: «Смиряя дрожь, зачем под нож, Катринхен, к милому идешь и гибели не видишь? Пусть он хорош, пусть он пригож, — ты девушкой к нему войдешь, но девушкой не выйдешь».[10] И тут Маньера слышит, опять в правом ухе, тот же голос: «Ха! Ха! Жюли не отказалась бы пойти к Исидору». Он снова поворачивается — теперь уже в сторону Жюли и Исидора, и что же он видит? А видит он Исидора, который держит его жену за локоток и покрывает поцелуями ее руку… Вот так, дорогие мои господа, — и мадам Жири страстно поцеловала уголочек обнаженной кожи над своей нитяной перчаткой. — Ну а потом… Можете себе представить, что было потом! Трах! Бах! Маньера — здоровый и сильный — вот как вы, месье Ришар, — залепил Исидору Сааку пару хороших оплеух, а Исидор — худой и слабый — вот как вы, господин Моншармен, — хотя я очень уважаю его. Произошел скандал. В зале кричат: «Хватит! Хватит! Он убьет его!» Наконец Исидору удалось сбежать…