Призрак Проститутки

Затем поступает сообщение Рейтер по телетайпу из Гаваны о похоронной процессии, растянувшейся на тридцать кварталов; она медленно движется по улицам столицы следом за телами тех, кто погиб вчера во время налета. Тела были выставлены для прощания в Гаванском университете вчера вечером, а сейчас кортеж движется к кладбищу Колон, где перед собравшимися выступит Кастро.

Часом позже Рейтер передает отрывки из речи Кастро: «Если американский народ считает налет на Перл-Харбор преступным, предательским, подлым актом, то наш народ имеет право считать данный налет дважды преступным и тысячу раз более подлым. Янки пытаются обмануть мир, но весь мир знает, что налет был совершен самолетами янки, пилотируемыми наемниками, которым заплатило Центральное разведывательное управление США».

Я показал ленту телетайпа Кэлу. Он кивнул.

«Я слышал, — сказал он, — что Стивенсон в полной ярости. Он обнаружил, что пилотами на наших „Б-26“ были вовсе не перебежчики, и грозит подать в отставку. Так что не думаю, чтобы нам разрешили сделать еще один налет. Политические факторы возобладают над соображениями военных».

И он прав. Биссел возвращается в сумерках измученный, мрачный, но крепко держит себя в руках. Вторжению дан «зеленый свет», сообщает он нам, но налет отменен. Если суда не сумеют разгрузиться до зари, им придется отойти и дождаться в море следующей ночи, когда они смогут вернуться и закончить разгрузку.

Меня поразила наша реакция. Неприятных известий почти столько же, сколько и приятных, однако пятьдесят с лишним человек, собравшиеся послушать Биссела, крикнули «ура». Вторжению дан «зеленый свет»! Теперь мы уже повязаны. Президент повязан. Это главное. Игра продолжается. Я думаю, мы кричали «ура» от чувства облегчения, от того, что не придется больше с замиранием сердца ждать, будет или не будет принят наш проект.

Я замечаю, что мы напоминаем хор в греческой трагедии, чувствую, что наконец постиг роль. Мы не просто группа индивидуумов, комментирующих действия богов, — мы сами стали силой и напряжением воли и ума будем стараться склонить судьбу в свою пользу. Довольно скоро мы начали размышлять о том, как подвести корабли, доставляющие снаряжение, ближе к плацдарму. Я бы не удивился, если бы узнал, что многие из нас мысленно смазывали механизмы старых машин на этих заржавевших сухогрузах.

Позже

Вечером в какой-то момент наступило затишье. И я снова сижу в клозете, дописывая дневник. Скоро начнут ходить легенды о том, что у Хаббарда передок прохудился. Если мое отсутствие каждые два-три часа не будет замечено — а я надеюсь, что при общем напряжении и смятении не будет, — все хорошо. Если же, с другой стороны, меня прозовут Говнюком Гарри — такой ценой я заплачу за этот дневник. Сейчас я уже жалею, что начал его. На Ферме нам снова и снова вбивали в голову один непреложный принцип: не делать ненужных записей. Так что даже когда я пишу, я чувствую сдерживающую руку. Я тщательно избегаю рассказывать про персонал нашей Оперативной комнаты и то, чем они занимаются. Стараюсь описывать только исторические моменты, ну и, конечно, изменения в собственном настроении, но я продолжаю поражаться непоследовательности в поведении отца. Ведь это он поощрял меня вести дневник, прекрасно зная, что с профессиональной точки зрения это недопустимо. Я поражаюсь себе. Я слушаюсь его. Вот как, значит, велика моя потребность быть к нему ближе.

Так или иначе, эти часы ожидания, все эти размышления о том, готов ли я к неизмеримым трудностям работы на плацдарме и к возможному отбытию в вечность, были бы почти невыносимы без дневника. К тому же риск незначителен. Написав две-три страницы, я вкладываю их в конверт и опускаю в почтовый ящик в сейфе Кэла. Я полагаю, он вынимает их каждые два-три дня и кладет в один из своих надежных сейфов. Не желая нарушать правила, мы никогда не говорим об этом.