Призрак Проститутки

В заключение Фидель Кастро сказал: «Поскольку вы снова увидите Кеннеди, будьте посланцем мира — я хочу, несмотря ни на что, чтобы меня ясно поняли. Я ничего не требую, я ничего не ожидаю — нынешняя ситуация меня как революционера вполне устраивает. Но как человек и как государственный деятель я считаю своим долгом сказать, что основы для взаимопонимания могут быть найдены. Можно достичь мира, если в Соединенных Штатах появится лидер, способный хотя бы наполовину понять взрывную ситуацию в Латинской Америке, — таким человеком по-прежнему может быть Кеннеди. У него еще есть возможность стать в глазах истории величайшим президентом Соединенных Штатов, лидером, который сможет наконец понять, что сосуществование капиталистов и социалистов возможно даже в Америке. Тогда он станет более великим президентом, чем Линкольн. Я, например, знаю, что Хрущев считает возможным разговаривать с Кеннеди. Другие лидеры уверяют меня, что достичь эту цель можно будет только после его переизбрания. Лично я считаю Кеннеди ответственным за все, но я вот что скажу: за последние несколько месяцев он многое понял, и в конечном счете я убежден, что любой другой на его месте будет хуже. — И с широкой мальчишеской улыбкой Фидель добавил: — Если снова увидите президента, скажите ему, что я готов объявить Голдуотера моим другом, если он гарантирует переизбрание Кеннеди».

35

Отель «Пале-Руайяль»

22 ноября 1963 года

Дорогая Киттредж.

Прошло довольно много времени с тех пор, как я вам писал. Во всяком случае, так мне кажется. Сижу у себя в номере в «Пале-Руайяль», комнате, пышно убранной в стиле ар нуво, — в книге постояльцев стоит даже запись Трумэна Капоте[210]: «Мой дом вдали от дома». (Скорей всего он всюду пишет так.) Сегодня пятница, три часа дня, и меньше чем через два часа мы с Галифаксом отправимся на встречу с особо важной персоной, ради которой мы сюда и приехали. Я сижу один, привожу в порядок мысли и сгораю от желания потолковать с вами. Если, говоря о данном проекте, я, к примеру, называю моего спутника Галифаксом, так это потому, что я хочу отослать письмо экспресс-почтой, поскольку дипломатическая почта для меня недосягаема. Так что мои излияния пойдут обычным путем.

Хватит об этом! Я хочу сказать, что люблю вас и всегда буду любить. Ни на секунду не забывая об этом — даже в ночных кошмарах и (признаюсь в недопустимом) в объятиях другой женщины, я никогда не мог заставить себя признаться вам. Но сейчас я в Париже со святой миссией, и волнение в моей груди окрашено крошечной капелькой страха — мой спутник, ветеран Галифакс, именует это состояние «прекрасным чувством — трепетом бабочкиных крыльев». Я с трудом могу дождаться, когда он постучит ко мне и мы отправимся на нашу встречу. В то же время мной владеет какая-то безмятежность, словно я могу весь день сидеть тут и писать вам. Видно, Альфа и Омега сейчас в мире друг с другом, будто утренняя заря и вечер соседствуют во мне, а потому я в силах сказать, что не только люблю вас, но буду ждать вас всю жизнь и готов жить в таком состоянии, понимая вашу глубокую лояльность к другим людям, с которыми вас связывает жизнь, да, я буду любить вас, ничего от вас не требуя, — только чтобы вы простили меня за то, что я взвалил на ваши плечи это бремя.

Может, так действует на меня магия Парижа, побуждая к признанию? Сегодня небо затянуто тучами, и Париж — единственный известный мне город, где все тонет в серовато-сиреневой дымке. Небо, и камни зданий, и сама Сена открывают глазу симфонии серых тонов, однако эти мягкие тона порождают глубокие, гармоничные и сильные чувства. Шагая сегодня утром по Левому берегу, я понял, что в такой день должен сказать вам, как я люблю вашу красоту и вашу неистовую страстную душу, — да, с того часа, как встретил вас.

Больше я ничего не скажу. Можно ли считать расчетом надежду, что вы будете обращаться к этим страницам всякий раз, как засомневаетесь во мне? Я чувствую себя таким необычно разумным (после того, как дал волю исповеди), что хочу говорить о мириадах не относящихся к делу мелочей. Мы с Галифаксом, например, совершенно необыкновенно пообедали в «Тур д’аржан»[211]. Ничто не способно остановить Галифакса в Париже, когда он голоден. Не стану докучать вам подробностями обеда, на котором вас не было, — достаточно сказать, что мы начали с champigns farcis duxelles[212], сдобренных бутылкой «Сент-Эмилион-53». Поистине божественное наитие снизошло на «Тур д’аржан». Никогда прежде я не знал, что шляпка гриба может быть фарширована луком-шалотом, чесноком, маслом и струганым орехом. Вино услаждало мое горло. Я представил себе, какое испытал бы счастье, преломи мы с вами хлеб в ресторане, который втайне считали бы своим.