Так оно и было: Особая группа им занялась. Неделю спустя Харви прочел злющими глазами отредактированный текст тридцати двух заданий. Там, в частности, говорилось: «Гангстеры могут оказаться наилучшим потенциальным материалом для нападения на сотрудников кубинской разведки». Харви просто вскипел.
— Такие вещи на бумагу не кладут, — сказал он. — Гангстеры! Хаббард, я знаю, что в бою люди умирают, но это же будет
Харви продиктовал мне памятную записку для Особой группы. По его мнению, в операции «Мангуста» следует делать упор на сбор разведданных. К тому времени я уже знал, что подобные записки никак не соотносились с действительными намерениями Харви — они могли бы служить образчиками писем для нашей ненаписанной книги «Правила протокола в ЦРУ». Теперь я сам мог бы составить такую книгу. Если ты намерен выполнить задание, выходящее за рамки нашего устава, крайне важно оставить письменный след, чтобы запутать всякого, кто попытается проследить твои действия. Необходимо написать противоположное тому, что ты намереваешься сделать, — таково непреложное правило. Если Харви намеревался послать людей на фабрики для саботажа, на бумаге он призывал увеличить наши усилия по сбору разведданных.
Лэнсдейл слишком долго действовал в одиночку, решил Харви, поэтому он и излагает теперь все свои намерения на бумаге.
— Я знавал одну проститутку на Аляске, — сказал Харви. — Большую толстую старую эскимоску с таким широким и уютным задом, как сиденье в «кадиллаке». Рот у Лэнсдейла — такой же большой.
Я же вскоре пришел к выводу, что подлинная проблема состояла не в том, что Лэнсдейл раскрыл и таким образом поставил под угрозу кое-какие из своих идей, а в том, что он их держался. Лэнсдейл хотел, чтобы существовали настоящие подпольные организации, он пытался отыскать кубинцев, которые старались бы добыть подлинные разведданные. И потом делились бы с нами. Казалось, он не понимал, что Харви предпочитал не иметь подпольного движения, чем иметь такое, которое можно контролировать лишь эпизодически. Соответственно Харви создавал кадры из достойных доверия эмигрантов, которых он мог бы использовать в полувоенных операциях. Как иначе ДжиМ/ВОЛНА могла поддерживать секретность в открытой атмосфере Майами?
— Упор, — говорил Харви, — надо делать на куратора, а не на агента. Куратор будет здесь чем-то вроде священника. Наши эмигранты должны все ему рассказывать. Уразумел? Хаббард, ты занимаешься этим уже года два. Ты мог бы установить с ними такие отношения?
— Процентов на пятьдесят мог бы.
— Отлично. — Он хрюкнул. — Мне нравится твой ответ. Ты, наверное, был мягким куратором.
— Не настолько мягким, как вы думаете, — парировал я, и он рассмеялся.
— Черт, в Уругвае ты лишь слегка намочил пальчики. Там ты имел дело с цветочками.
Наконец Лэнсдейл завел меня как-то в кабинет и спросил:
— Чем ты подпитываешь Билла Харви?
— Могу передать ему то, что вы скажете. Собственно, по-моему, он предпочел бы общаться с вами таким образом.
— Не в письменном виде?
— Не в письменном, сэр.
Он вздохнул.
— Значительную часть своей жизни я пытался научиться делать все, как положено военным. А военный не сдвинется с места, если не будет четкого приказа на бумаге. Харви явно привык к противоположному.
— Дассэр.
— Передай Харви: я хотел бы, чтобы он помнил, что я не враг.
— Черта с два он не враг, — сказал Харви, когда я передал это ему.
Во время следующей встречи генерал сказал:
— Гарри, мне б хотелось знать, как обстоят дела. Подчеркиваю следующее:
— Не могу знать, генерал.
— Что ж, ты, собственно, ответил на мой вопрос.
— Дассэр.
— Я сейчас кое-что тебе изложу. Чтобы ты все-таки довел до его сведения мою точку зрения.
— Постараюсь.