Я помню: в эти минуты я не боялся смерти. Адреналина вполне хватало, чтобы держать предсмертную молитву в узде. Я был невероятно возбужден, похоже, близок к экстазу. Смерть казалась грандиозным святилищем, и мы стояли на его пороге; огонь, вырывавшийся из жерла пулемета, отливал электрической синевой, будто высоковольтная дуга то и дело прошивала темноту. Звезды скакали над нами, как петарды. У меня вырвался пронзительный вопль. «Мать вашу в ду-у-у-у-шу!» — рявкнул преследователям Батлер. Время от времени он вставал во весь рост, словно дразня стрелка, затем резко бросал лодку вбок. Каждый раз, когда он вскакивал, пулеметчик целил ему в голову, и трассеры рассекали воздух над водой. В результате стрелок выпускал нас из поля зрения, и Батлер, сделав очередной сумасшедший вираж, нырял в темноту и на несколько секунд сбивал преследователей с толку. В конце концов мы потеряли прожектор из виду и, обогнув в темноте островок, устремились к коралловой отмели, доступной для нас, но непреодолимой для катера. Так и есть: дойдя до мелководья, катер был вынужден прекратить погоню. Его команда в бессильной злобе врубила сирену. В кромешной тьме сирена взвыла с такой оглушительной силой, будто вторжение на Кубу все же произошло. Батлер дергался от хохота. «Все легавые одинаковы, — сказал он. — Во всем мире».
Мы обогнули риф, выбрали удобную протоку и, развив максимальную скорость, направились к месту встречу с Мартинесом. Примерно в миле к востоку от нас пограничники продолжали шарить прожектором по лагунам и берегу. Я ткнул Батлера в плечо. Это было неотвратимо. Хуже Батлера нет и не может быть никого.
— Сукин ты сын, очистился, трахальщик! — заорал я, впервые в жизни пытаясь создать нечто предельно непристойное. Только все напрасно — из-за рева моторов он меня не услышал.
21