Призрак театра

Когда спектакль кончился и зазвучали скрипочки прощальной тарантеллы, костюм Мальволио лопнул, наконец, по швам. И трижды выйдя на поклоны, Шабашов так и не смог понять, чему зал дружно хлопает в такт тарантелле его игре иль порванным штанам. Как только скрипочки в динамиках умолкли, аплодисменты начали стихать, поклоны кончились - он поспешил переодеться. Расправил грудь, доселе стиснутую тесной вышитой жилеткой, и сразу вспомнил, как давно он не курил. Из зала слышался еще стук кресел, топот и разговоры. В карманах брюк и куртки не нашлось и крошки табака, стрелять сигареты у актеров он запретил себе давно, и потому решился выйти в зал в надежде встретить хоть кого из курящих знакомых. Там он приметил: край, где Фимочка сидела, был уже пуст; у выхода в фойе столкнулся со знакомым сценаристом; тот, приобняв, поздравил с ролью, но огорчил: полгода как не курит. В фойе был гул и толкотня людей. Курящие спешили, обгоняя прочих, выйти в парк. Пресс-атташе "Севптицебанка" Вендин в ответ на просьбу Шабашова с готовностью открыл коробку "Данхилла". Взяв сигарету, Шабашов увидел впереди, в толпе у самой двери в парк, троих. То были: Серафима, импресарио, Мовчун. Они шли слишком медленно, словно во сне, задерживая всех. И Шабашов совсем некстати вспомнил Селезни: так мужики выходят из парилки - идут, будто плывут, не видя никого вокруг, лица блаженные... Ревниво он вообразил блаженство и на лицах Серафимы, Мовчуна и импресарио, но страх за Фимочку быстро покончил с глупым мороком.

- Простите, я все больше - "Приму", - сказал он, возвращая сигарету Вендину. - От дорогих мне будет плохо.

Возле крыльца и на крыльце, в свете каретных фонарей, висящих по бокам крыльца, толклись, с актерами перемешавшись, зрители, не торопящиеся на электричку. Курили, перебрасывались фразами вполголоса и улыбались льстиво-снисходительно, словно ребенку, Шабашову. Он уж забыл о том, что ему хочется курить. Здесь, в свете фонарей, Фимочки не было, не видно было Мовчуна, а что до импресарио - его лицо он не успел запомнить, и, чтобы время попусту не тратить, не выискивал... Во тьме аллеи, куда свет не доставал, роились, вспыхивая и мерцая, огоньки сигарет: спешащие на электричку зрители шли в сторону поселка и курили наспех на ходу. И Шабашов едва не бросился за ними, но странный крик из-за угла его остановил, похолодеть заставил - он поспешил туда, на крик.

Там, за углом, на самой кромке света, обняв одной рукой за плечи приунывшую, растерянную Машу, едва ли не облокотившись об ее плечо, пел, а вернее, вскрикивал речитативом Серебрянский:

- Вре-емя изменится!.. Го-оре развеется!.. А се-ердце усталое счастье узнает вновь!..

Поодаль с выражением тупой тоски в глазах переминался с ноги на ногу Тиша, и Шабашов, не вслух досадуя: "Чего ты мнешься? Хочешь ему двинуть двинь!", - спросил его:

- Вы режиссера видели?

Тиша вяло показал рукой во тьму, и Шабашов шагнул туда - пошел вдоль боковой стены театра в глухую, заднюю часть парка.

Он их не видел, но стоял так близко, замерев в сырых кустах, что слышал их дыхание, шелест шагов и шорох их одежд. Их голоса были негромки, даже сонны, и это успокоило немного Шабашова.

- ...А Зина где, подружка где, из Луги?

- Зина не приехала.

- Не понимаю, все равно не понимаю.

- Я говорил тебе давно - нам надо бы поговорить. Не мог же я - по телефону...

- Давно? У вас это давно?.. Когда я был в Америке - уже тогда?

- Нет, не тогда еще. Я называла тебе всех, кто был со мной, пока ты был в Америке.

- Я все равно не понимаю. Я почти сутки хоронил тебя...

- После того, как ты звонил из автомата, мы отключили телефоны. Мы не смотрели телевизор. Мы не выходили из номера. Мы ничего не знали. Долго ничего...

- Курьез и трепет. Мир рушится, страна рыдает, а парочка влюбленных не вылазит из койки и знать ничего не знает.

- Егор, при чем тут койка? Тут не просто койка... Мы разговаривали. У нас со Стефом долго не было возможности как следует в тиши поговорить.

- О чем так долго разговаривать?

- О нас. О нас с тобой. И о тебе.

- Вот это зря... Вот это вы - напрасно! Вот обо мне - увольте; обо мне не нужно было говорить!..

- Держи себя в руках.

- Держу. Тем более что больше некому держать меня в руках.

- Да, брат, мы говорили о тебе. Мы будем помогать тебе во всем; мы так решили, даже если ты вдруг будешь против. Я тебя знаю, брат: ты поначалу будешь против.

- Не смеши меня, Стеф!

- А ты не смейся.

- А ты не смеши.

- Отлично, смейся, если хочешь, но я... мы с Серафимой будем продюсировать тебя. Ты сам выберешь пьесу... Ты хотел ставить "Лира"? Мы сделаем, какого хочешь, "Лира". Мы снимем помещение, где хочешь. Актеров пригласим, каких ты только пожелаешь. Я знаю, где взять деньги, я готов пойти ва-банк, а Серафима знает, как с тобой работать... Пусть даже ты меня и пустишь по' миру - я прокачу по миру твой спектакль, я обещаю.

- И помещение снимем?..

- И помещение!

- И декорации построим?..

- И построим!

- И музычку подложим?..

- Егор, веди себя прилично!