Призрак улицы Руаяль

Мысли Николя продолжали витать высоко, среди маленьких белых облаков, бежавших по направлению к площади Людовика XV, где уже мало что напоминало о случившемся там пожаре. Вытянутое облачко, отличавшееся по форме от своих собратьев, навело его на размышления о покушении на Наганду. Он вспомнил нож, осторожно извлеченный Семакгюсом из спины индейца, — обыкновенный кухонный нож с деревянной ручкой; сотни таких ножей, с единственной заклепкой на рукоятке, продаются в лавках возле рынка: их не спутаешь ни с каким иным оружием. Теперь он упрекал себя, что в суматохе той безумной ночи он даже не сделал попытки расследовать это происшествие, которое, хотя и обошлось без последствий для жизни Наганды, заслуживало наименования преступления и вписывалось в цепочку преступных действий, совершенных в доме Галенов после исчезновения Элоди.

Поразмышляв еще немного, он решил уточнить кое-какие детали, а затем стал убеждать себя, что попытка убийства каким-то образом соотносится с прекращением барабанного боя, которым сопровождались загадочные обряды индейца микмак. Но определить последовательность событий он пока затруднялся. После первой части обряда экзорцизма отец Ракар велел всем «расползтись по своим норам»: Николя запомнил необычное выражение экзорциста. Следовательно, все члены семьи Гален снова попадали под подозрение, ведь пока он сам, Семакгюс и экзорцист пребывали возле одержимой, каждый из обитателей дома мог подняться на чердак и нанести удар Наганде. Оружие явно взяли на кухне, поэтому для проверки этой версии надо бы расспросить Мари Шафуро.

Готовясь к дознанию в Большом Шатле, следовало не только доставить всех подозреваемых, но и собрать все улики и проследить, чтобы их разложили в надлежащем порядке. В этом хлопотном деле ему придется обратиться за помощью к привратнику, папаше Мари, и, разумеется, к Бурдо. Он мысленно перебрал предметы, необходимые выставить на всеобщее обозрение, дабы они помогли ему в проведении дознания; он надеялся, что хотя бы часть улик окажет необходимое воздействие на подозреваемых. Прежде всего, следует разложить вещи Элоди Гален: желтое шелковое платье со свободной спиной, корсаж цвета спелой соломы, корсет из белого шелка, две юбки, серые нитяные чулки, черную бусину, найденную у нее в руке, и непременно соломинки. К ним добавить два выходных костюма Наганды, аптекарский флакон, бинты, вытащенные из-под кровати сестер Гален, платок с инициалами «C.G.», найденный в амбаре монастыря Зачатия, письмо Клода Галена брату, завещание, заново нанизанные обсидиановые бусы, и, наконец, кухонный нож, которым ранили Наганду. Он подумал, что если взять парочку портновских манекенов и облачить в одежды Элоди и индейца, то неожиданное зрелище наверняка заставит содрогнуться даже самые закаленные натуры.

В первый раз после процедуры изгнания дьявола в памяти Николя вновь всплыли картины безумств Мьетты, свидетелем которых он стал. До сих пор ему удавалось прогонять их, убеждая себя, что к расследованию они не имеют никакого отношения. Его разум отказывался признавать реальность припадков служанки, а напоминание о них грозило превратить их в навязчивую идею. Но существовал риск, что Мьетта вновь впадет в прежнее состояние. Так все же, с какой силой, с каким влиянием пришлось ему столкнуться? Таинственные явления, воздействие которых он испытал в своей комнате на улице Сент-Оноре, показались ему своеобразным предупреждением, побуждавшим его продолжать расследование, в то время как выходки одержимой Мьетты свидетельствовали о присутствии злого начала и нисколько не способствовали раскрытию загадки. Но как только ритуал завершился, Мьетта, умиротворенная и свободная от недуга, впала в сомнамбулическое, необычное, но естественное состояние, и привела их в подвал, на место, где закопали убитого новорожденного младенца.

Июньское солнце постепенно согрело Николя, и он, желая отвлечься от мрачных мыслей, устроился на террасе Фельянов. Тотчас явилась толсторожая кумушка и потребовала с него два су за стул. Он заплатил, а потом закрыл глаза и тотчас невольно задремал, невзирая на громкое воркование голубей в листве больших каштанов и пронзительные крики детей, перекрывавшие далекий шум экипажей, пересекавших площадь Людовика XV. Усталость, накопившаяся за многие, без отдыха, дни и бессонные ночи, взяла свое: он очнулся далеко за полдень. Времени оставалось в обрез, и он почти бегом пересек сад и, выскочив на набережную, поспешил в Большой Шатле.