Призрак улицы Руаяль

Пока Бурдо копался в старье, заботливо собранном обоими сыщиками, надевавшими его в тех случаях, когда интересы расследования требовали от них полностью раствориться в парижской толпе, Николя размышлял. Наконец инспектор нашел, что искал, и вышел, оставив Николя обдумывать порядок ведения допроса. Микмак явно отличался решимостью, и без сомнения, прекрасно говорил по-французски, сделал выводы Николя. Он наверняка умел скрывать свои истинные мысли, а, значит, и неприятные для него истины — во всяком случае, именно такая молва шла о туземцах Новой Франции. Попытка что-то узнать напрямую, скорее всего, успеха иметь не будет, а, напротив, лишь испугает его, и он усилит оборону; таким образом, придется умолчать о главном. И вряд ли стоит вести допрос по жестко определенной схеме. Часто случается, что в приблизительных, неуверенных ответах всплывает слово, фраза или намек, позволяющий допрашивающему зацепиться за него, подтвердить свое предположение и направить ход беседы в необходимое для него русло. Дознаватель, ведущий допрос, напоминал Николя капитана фрегата, готовящегося к абордажу: он старательно выбирает момент для сближения и отыскивает выгодное место, чтобы забросить крючья. Сам он не любил, когда свидетели ни в чем ему не противоречили и любые слова стекали с них, как говаривал Бурдо, «как с гуся вода»: в таких случаях грозная риторика его вопросов пропадала даром.

Вошел микмак. Даже в подобранной для него Бурдо одежде парижанина он выглядел необычно. Презрев указанный ему инспектором плетеный табурет, он остался стоять, скрестив руки и зажав ладони под мышками. Николя, всегда внимательно наблюдавший за руками допрашиваемых, начал злиться. Воцарилась тяжелая тишина.

— Без сомнения, сударь, вы можете многое нам рассказать, — наконец, произнес комиссар.

Этими словами он приглашал индейца к разговору. Ему показалось, что в глазах Наганды блеснули насмешливые искры.

— Может быть, господин комиссар, — начал индеец, — вы будете столь любезны, что удовлетворите мое любопытство? Ибо мне кажется, вы сами можете мне многое рассказать. Да, пока мы не сменили тему разговора, разрешите мне выразить вам свою признательность за то, что вы вызволили меня из дурной истории, в кою я впутался исключительно из-за незнания обычаев вашего народа.

— Давайте начнем с начала, — сказал Николя, пропуская реплики индейца мимо ушей. — Не сочтите за злой умысел, но не могли бы вы нам объяснить, что вас занесло в Париж? Ведь этот город находится очень далеко от снегов вашей страны!

Насмешка, мелькнувшая в черных глазах, стала явной.

— Боюсь, описания, сделанные людьми не слишком сведущими, повлияли на правильность ваших суждений. Если моя страна и покрыта «арпанами снега», то летом там, надо сказать, довольно жарко. Но отвечу на ваш вопрос. Мне было лет двенадцать, когда погиб мой отец, попав в засаду, устроенную англичанами. Он был проводником господина Галена, старшего брата господина Шарля. Господин Гален был справедливым и добрым человеком. Он взял на себя заботу обо мне и оплатил мое образование. Когда же неприятности стали сгущаться, он решил вернуться во Францию. Нам предстояло отплыть вместе с французской эскадрой. Индейцы, подкупленные англичанами, напали на нас, и нам пришлось разлучиться. Я унес с собой Элоди, дочь господина Клода. Мне удалось скрыться и добраться до Квебека, где я оставил девочку в монастыре урсулинок. Они поверили мне, потому что у меня имелись бумаги, удостоверяющие, что девочку мне доверил ее отец. На протяжении семнадцати лет я занимался самыми разными ремеслами; скопив сумму, необходимую для оплаты переезда во Францию, я решил отвезти Элоди к родственникам, полагая, что те еще живы.

— Сколько вам было лет, когда случилось несчастье?

— Пятнадцать лет, а Элоди несколько месяцев.

— Но я прервал ваш рассказ. Продолжайте, прошу вас.

— Путешествие прошло без затруднений, хотя пассажиры взирали на нас с любопытством. Вместе с нами ехала старая монахиня, мечтавшая вернуться во Францию и охотно согласившаяся на предложенную ей сестрами-урсулинками роль компаньонки Элоди. Семья Гален встретила нас прохладно. В дальнейшем она приняла Элоди, но этого нельзя сказать обо мне. Что мне оставалось делать? Я был один, совсем один, без поддержки, а семья Гален обращалась со мной как с пустым местом, равно как и их слуги, пугавшиеся одного моего вида.

И он указал на свое лицо; Николя отметил, что, произнося эти слова, микмак сильно сжал кулаки.

— Я сын вождя. Наганда сын вождя.

Казалось, он сам убеждал себя в этом. Поменяв положение рук, он умолк. Рассказ индейца растрогал Николя, а память немедленно воскресила перед ним картину многолетней давности, когда он впервые прибыл в столицу королевства. Тогда он тоже ощущал неизбывное одиночество. При этом воспоминании его — в который раз — охватило жуткое чувство заброшенности.

— Не можете ли вы подробно рассказать мне, каким образом вы, почти голый, оказались на набережной Межиссери и впутались в известную вам историю?