Призрак улицы Руаяль

— Только после личного вмешательства Его Величества; король собственноручно написал ему письмо, после которого отказаться было невозможно. Он настолько не привык бывать в свете, что принятие им присяги в Версале едва не превратилось в посмешище. По традиции ему следовало приветствовать дочерей короля и поцеловать им руки, но он так смутился и застеснялся, что вместо того, чтобы подойти к дамам, начал отступать, и им пришлось буквально догонять его.

— Насколько я помню, он передвигается с трудом.

— Его здоровье не намного лучше моего, — подтвердил отец Грегуар с виноватой улыбкой. — После его возвышения его все чаще мучают песок в моче, диурез и камень в почках. Борьба с янсенистами и изгнание иезуитов[49] истощили его. Оказавшись в одиночестве, он позволил себе увлечься химерами и стал претендовать на родство со знатным и древним родом. Я могу походатайствовать перед ним, но лучше прежде получить nihil obstat, официальное прошение, составленное господином де Сартином и подписанное королем. Бомон по-прежнему остается сторонником ордена Иисуса, и, возможно, отнесется к тебе благосклонно как к бывшему воспитаннику отцов-иезуитов.

— А кто сегодня занимает должность экзорциста в диоцезе? — спросил Николя.

— Отец Ги Ракар, собрат ученейший, но странный, — задумчиво качая головой, ответил кармелит.

Вопросы исчерпались. Монах не рассеял сомнений Николя, но указал ему путь. Оставалось дождаться дальнейших событий. Прощаясь, отец Грегуар вспомнил, что должен передать ему письмо от Пьера Пиньо де Беэня[50], находившегося с апостольской миссией в Кохинхине. Десять лет назад Пьер прибыл в Париж из провинциального Тьераша и поступил в семинарию Трант-Труа. Молодые люди встретились и подружились; обладая сходными вкусами, они вместе ходили на концерты в Лувр, а после концертов отправлялись на улицу Монторгей в кондитерскую Сторера[51]: оба обожали сладости.

Тепло попрощавшись с отцом Грегуаром, Николя пустился в обратный путь. Он решил идти пешком: свежий воздух способствовал работе мысли, а ему как раз требовалось обдумать состоявшуюся встречу. С одной стороны, слова отца Грегуара вселили в него уверенность, с другой стороны, он тревожился о состоянии здоровья святого отца. Люди, окружавшие его в юные годы, постепенно уходили, и он с сожалением сознавал, что его самые близкие друзья значительно старше его. Даже инспектор Бурдо годился ему в отцы. Оставались Сартин, всегда выглядевший старше своих лет, Лаборд, немногим более старше его, и его дорогой Пиньо, вот уже несколько лет пребывавший вдали от Франции. Николя распечатал письмо, запятнанное и пожелтевшее за время путешествия, и на ходу стал читать.

Хон-дат, пятое января 1769 года

Дорогой Николя,

Вас наверняка удивил мой неожиданный отъезд в сентябре 1765. Чувствуя в себе призвание к тяжкому, но плодотворному апостольскому труду, я исключил из своей жизни и семью, и друзей, среди которых вы по-прежнему пребываете в первом ряду. Помня о нашей с вами дружбе, мне было очень тяжело принять решение уехать, не предупредив вас.

В Лорьяне я сел на корабль Ост-Индской компании. После многих приключений, которые я надеюсь когда-нибудь вам рассказать, я прибыл на Хон-дат, крошечный островок в Сиамском заливе. В начале января 1768 года сиамцы захватили нас, и мне выпало счастье провести святое время поста в тюрьме, приговоренным к шейной колодке, иначе говоря, к ношению на шее лестницы длиной примерно в шесть футов. Я подхватил лихорадку и проболел четыре месяца, но сейчас я уже здоров.

Я молю Господа, чтобы он оказал мне милость и вернул меня в тюрьму, дабы я там страдал и умер во славу Его святого имени. Вспоминайте обо мне, я же не забуду вас никогда.

Пьер Пиньо,

Апостольский миссионер.