Призрак улыбки

Я попыталась напрячь слух и почти сразу услышала слабое пение, похожее на старинную песню без слов — лишь вздохи и тремоло, будто поет сам ветер. Секундой позже что-то стало сгущаться в плотном светящемся воздухе. Сначала мне показалось, что это, наверное, струи пара, которые донесло из соседнего образованного горячими источниками бассейна, но — тут я просто открыла от изумления рот — облако пара начало постепенно приобретать человеческий облик. Я увидела, что какие-то пятна тумана очень похожи на развевающиеся волосы, другие — на очертания струящегося кимоно и на печальное, растерянное лицо.

Поцелуй свел меня с ума, подумала я с дрожью, но, посмотрев на Гаки-сан, увидела у него на лице выражение страха, воинственности и решимости. Тут же вспомнилось, что, по преданию, призрак накидывается на купающихся в горячих источниках мужчин. Неужели перед глазами у Гаки-сан та же картина, что у меня, и ему кажется, что мстительная горничная вот-вот погонится за ним.

— Закрой глаза, — сказал он мне неожиданно резко.

— Почему?

— Не спрашивай. Просто закрой. Немедленно, — прошипел он с какой-то яростью. Я покорно зажмурилась, как ребенок, играющий в прятки. — И не открывай их, пока я не разрешу. Если откроешь, — добавил он, — наша любовь погибнет.

Я еще крепче зажмурилась. Наша любовь, вот оно, он сказал «наша любовь».Мне удалось совладать с собой и не подглядывать, но я не могла не почувствовать какие-то странные перемены. Вода пришла в движение, казалось, Гаки-сан борется с кем-то, и было странное ощущение — как бы его точнее передать? — что он занимает больше пространства, чем прежде. Потом я услышала жуткий рык, что-то скорее звериное, чем человеческое, а за ним — пронзительный женский крик. Вода опять вспенилась, и мне показалось, что Гаки-сан что-то сказал, но язык был непохож на японский или какой-нибудь другой, когда-либо слышанный мной. Еще один женский крик — не так близко, как первый, и секунду спустя вода успокоилась совершенно.

Я услышала вздох Гаки-сан, потом его теплые живые губы вновь прикоснулись к моим губам, но я все еще не открывала глаз. Прошли секунды, долгие секунды, и наконец священник прошептал: «Можешь теперь посмотреть на меня, Джо-сан». Он стоял прямо против меня, над водой — его изумительное, чарующее лицо и до блеска выбритый череп, вокруг — бестелесные, мягкие клубы пара: ни крови, ни призраков, ни чудовищ. Репортер во мне рвался узнать, «что же это все-таки было?», но сгорающая от страсти женщина жаждала только поцелуев.

* * *

Как все обольстительные, затягивающие и потенциально смертельно опасные наркотики, секс имеет свою изнанку. Но чудодейственные его свойства бесспорны, и, вероятно, именно поэтому мне никогда не удавалось от него отказаться. По правде говоря, я тихо подозреваю, что одна из причин, почему некоторые религиозные люди дают порой обет воздержания, заключается в том, что высшее утонченное сексуальное наслаждение способно выступать в форме кощунственной имитации духовного просветления. Медитация, безусловно, прекрасна, но вынуждена признаться, что никогда я с такой силой не ощущала одновременно причастность мгновению и полную от него отрешенность, а также глубинную связь с движением мистической матрицы бытия, как в момент наивысшего напряжения страсти: чувственное наслаждение выступало своего рода карнавальной маской сатори.

«Вчера мы были обезьянами, а завтра станем воспоминанием Реально только Великое Сейчас».Это было одно из придуманных моей матерью изречений, зародившееся, наверное, в каком-нибудь пропитанном запахом виски притоне Будапешта или Стамбула. И все же она права. Вчера и завтра — гоняющиеся за нами призраки, и мы часто тратим так много сил, переживая чувство вины или нервничая по поводу предстоящего, что нас уже не хватает на самую обыкновенную жизнь. Однако в ту ночь полнолуния, в окутанном парами озере рядом с рекой, с Гаки-сан, я была одноклеточно цельной в лучшем смысле этого слова. Никакой обремененности чувствами, никаких двойных мыслей и утаенных стремлений. Я вся была словно наполненный желанием сосуд и жаждала одного: близости и свершения.

— Здесь никого, — прошептала я, — только ты и я. — Наши лица были совсем-совсем рядом: ресницы соприкасались, облачка пара в унисон вырывались из полуоткрытых губ. Сохраняй я способность думать, я приняла бы это за метафору слияния душ, но я голову потеряла от страсти и могла думать только о том, как бы уничтожить последний оставшийся между нами зазор. Я дошла до того состояния, когда поцелуи перестают быть восхитительной прелюдией и превращаются в жестокую муку. Каким-то уголком сознания я понимала, что нахожусь в плену у своих гормонов и древнего завета, что повелевает умножать численность нашего порочного и все-таки не лишенного привлекательности рода, но желание не становилось от этого менее властным.