Призрак в кривом зеркале

– Это вы увидели ее, Эльвира Леоновна, не так ли? Зашли в комнату, которую сами же заставили старой мебелью, и увидели отражение… Знаете, в чем-то я вам даже сочувствую. Сперва вы узнали о Соне и заволновались – возникла угроза, что суд при поддержке Парамонова решит дело о наследстве не в вашу пользу. В этом случае вы бы потеряли дом, а ваши дети могли бы распрощаться с мечтой о собственных квартирах. Посоветовавшись, вы решили избавиться от Сони, пока не стало поздно. Думаю, Эдик, именно вы взяли на себя решение этого вопроса – не столько потому, что рассчитывали в будущем на квартиру, сколько от любви к матери. Однако вскоре после обсуждения ваша мама увидела в комнате Татьяны Любашиной то же самое, что увидел я, – и, должно быть, панически перепугалась. Тогда ей пришлось признаться вам в преступлении, совершенном меньше двадцати лет назад, – после разговора об избавлении от Сони это далось легко, я полагаю. Очевидно, кто-то из вас тоже видел нечто, похожее на призрак.

– Это была я, – неожиданно проговорила Эля.

– Вы?!

– Да. В коридоре, ночью. Я рассказала маме… Мам, ты приказала мне выкинуть это из головы – помнишь?

Шестакова даже не взглянула на дочь.

– Ясно… – протянул Илюшин. – Значит, вы получили подтверждение того, что призрак Любашиной является не только Эльвире Леоновне. Никто из вас, – Макар обвел взглядом Леонида, Ларису и Эдуарда, – не осуждал мать за убийство. Напротив, вы придумали хитроумную идею, позволявшую не отказываться от постояльцев, в то же время отвлекая их внимание на мистификацию. На нее-то я и попался, потому что все было отлично продумано: сначала зародить во мне подозрение, затем достоверно разыграть роли – каждому свою – и в конце концов дать мне вас разоблачить. И все бы получилось, если б не появилась Ксения Пестова и вам в срочном порядке не пришлось бы менять план. Приняв решение об убийстве, легко принять его и во второй раз, и вы, Эдик, занялись Пестовой, потому что она представляла первоочередную угрозу. Но у вас ничего не вышло, и после двух провалившихся попыток убийства вы запаниковали и сглупили: наняли человека, который окончательно все провалил.

– Вам никто не поверит!

– Мне не нужно, чтобы в это кто-то верил, – раздельно произнес Илюшин. – Мне достаточно того, что я сам в конце концов поверил в реальность того, что увидел в комнате Любашиной. Потому что это привело меня к размышлению о том, что вы задумали что-то очень нехорошее по отношению к одному из тех, кого Татьяна любила при жизни. Она любила хирурга Антона Соколова, но он уже скончался. Она любила девочку Элю, но выросшей девочке ничто не угрожает. А еще она любила своего ребенка. А вы так долго подбирали под себя этот дом, так долго вили в нем свое родовое гнездо, что не отдадите и квадратного метра его. Вам проще убить, чем проиграть.

– Вашим измышлениям – грош цена!

Макар вздохнул, прислушался к шуму машины, подъехавшей к дому.

– Да, – согласился он. – Хотя каждый из вас знает, что я прав. Но это уже не имеет значения. Вы не смогли убить Ксеню Пестову, а теперь не сможете причинить вреда и Соне Любашиной.

В дверь позвонили, затем громко постучали.

– Думаю, к вам больше не будут являться призраки. – Макар отошел к окну, закрыв единственный путь из комнаты, кроме выхода в коридор. – Эдуард, я бы открыл на вашем месте.

Глава 13

– Говоришь, он пытался сбежать? – повторила Ксеня, покачав головой. – Надеюсь, ты его не ловил?

Они сидели на веранде с обратной стороны дома, и Макар смотрел на склон зеленого цветущего холма, а Ксеня смотрела на него. Он чувствовал ее взгляд, но не поворачивал голову, чтобы не встречаться с ней глазами. Звенящий майский вечер оседал вокруг солнечной пылью, пахло корой и травой – упоительным летним запахом, а над садом носилась одинокая ласточка, то и дело ныряя в листву.

– Нет. Там было кому его ловить.

Коты лежали вокруг них на дощатом полу, а на табуретке расположилась кошка Вилка, охотившаяся за своим хвостом.

– А Яков Матвеевич? Ты говорил с ним после того, как все закончилось?

– Да. Я спросил, собирается ли он предавать огласке то давнее дело и хочет ли, чтобы Шестакову судили за убийство. К моему удивлению, он отказался. Сказал, что жизнь ее уже наказала «хуже некуда», по его выражению. Не говоря о том, что ее младшему сыну придется провести в заключении долгое время, а она любит его больше остальных детей.

– Старик знал, зачем ты жил в доме Шестаковой?

– Я сказал ему о том, что меня наняли для расследования старого дела. Но когда я упомянул про заказчика, Яков Матвеевич решил, что я имею в виду Сонечку, дочь Татьяны, потому что больше никто не мог быть заинтересован в том, чтобы то дело всплыло. С одной стороны, он чувствовал страшную вину перед ней и ее покойной матерью, с другой – панически боялся, что люди узнают правду. Поэтому все, что Афанасьев мог мне сказать, – это «только факты»: Любашина умерла. Она и в самом деле умерла, но не покончила жизнь самоубийством, а была убита. Мне следовало читать между строк, а я этого не сделал.