Призрак в кривом зеркале

– Не могу сказать ничего конкретного, но мне кажется, что ты слишком многое берешь на себя одного. Не окажется ли так, что телега, которую ты пытаешься тащить в одиночку, тебя раздавит?

Эдуард поджал губы, и сухое лицо его заострилось, стало злым и неприятным.

– Не могу сказать, что понимаю тебя. И это сравнение с телегой… Либо выражайся яснее, либо вообще не говори.

– Я лишь хочу объяснить, что в любом разумном начинании ты можешь рассчитывать на меня. На меня и на Леню, само собой.

Эдуард оценивающе оглядел Ларису, криво усмехнулся.

– А в неразумном?

– Я уверена, Эдя, что неразумных начинаний у тебя просто не может быть! – промурлыкала сестра, подходя к нему и забирая с тарелки недоеденный бутерброд. – Не зря же ты у нас помощник самого Рыжова… А он дураков не держит!

Эдик не знал о том, что к Анатолию Рыжову его взяли по протекции Ларисы, и потому только удовлетворенно кивнул. Девушка усмехнулась про себя, сняла с хлеба розовый лоснящийся кусок рыбы и положила в рот. Хлеб всучила Эдику, похлопала брата по плечу и ушла, небрежно тряхнув длинными волосами и оставив за собой шлейф мускусных духов.

Вернувшись в город после процедур в санатории, Макар отправился гулять по району вокруг дома Шестаковых, сам не зная точно, что им движет. Ксения уехала по вызовам, и, с какой стороны ни посмотри, самым разумным представлялось вернуться в «гостиницу» и попробовать разговорить кого-нибудь из сыновей Эльвиры Леоновны. На то, что оба окажутся дома, Илюшин не рассчитывал, поскольку и тот и другой работали по свободному графику. До сих пор и Эдику, и Леониду удавалось избегать встреч с Макаром, но насколько осознанно они это делали, Илюшин пока не понял.

Домой вернуться следовало и потому, что Макар никак не мог сложить происходящее вокруг него в целостную, убедительную и понятную картину – а это означало, что пришло время брать большой лист бумаги и старательно записывать все приходящие в голову фантазии. Из этих фантазий, как правило, самым неожиданным образом появлялось что-то, что наталкивало Макара Илюшина на размышления в нужном направлении.

«Живу здесь уже который день, а вместо ответов на вопросы у меня появляются лишь новые вопросы. Можно даже сказать, что каждая новая беседа с представителем славной семьи Шестаковых порождает сплошные вопросительные знаки».

Илюшин вспомнил о постоянно гаснущем свете и решил обойти район, чтобы найти магазин, где можно купить карманный фонарик. Он направился туда, где вдоль узкой аллеи стояли кирпичные пятиэтажки с пыльными витринами обувных и продуктовых магазинов на первом этаже и по тротуару прогуливались жительницы Тихогорска с допотопными колясками, многие годы переходившими по наследству от одной семьи к другой.

Купив фонарик, Макар неторопливо побрел по аллее, ощущая, как солнце припекает затылок, рассматривая детские рисунки мелом на асфальте – домики, облака, деревья и улыбающихся большеголовых человечков с тонкими ручками-ножками. Аллея, слишком густо засаженная липами, казалась неуютной без привычных кустов сирени: черные стволы разлиновывали пространство, в котором не оставалось места для сиреневых клякс. Пара рыжих длиннобрюхих старых такс неспешно семенила по траве, а за ними так же неторопливо ковылял безбородый старичок, помахивая поводками, как плеткой. Поравнявшись с Макаром, он откровенно оглядел его, и Илюшин почтительно наклонил голову в вежливом приветствии.

– Моцарт! – дребезжащим голосом окликнул старичок, переведя взгляд на такс. – Моцарт, стой! Стой, негодная собака!

– Простите, а второй – Сальери? – не удержался Макар.

– Мазурка, – с достоинством возразил старичок. – Это брат и сестра, они из одного помета и должны были быть названы на «М». Зуринька! Зуря, золотце, подойди ко мне немедленно. Я не пускаю их в ту сторону, – пояснил он Илюшину. – Там, в конце аллеи, школа, и Моцарт пролезает во двор через дырку в заборе. А дети… вы же знаете детей! Им лишь бы подразнить собаку…

Он сокрушенно покачал головой.

– Отчего же только Моцарт? – стараясь сохранять серьезное выражение лица, сказал Илюшин. – А как же его сестра?

– Мазурка не может, – вздохнул хозяин. – Раздалась к старости. Застревает в заборе.

Макар не выдержал и рассмеялся. Старик погрозил ему пальцем.

– Зря смеетесь, молодой человек, очень зря! Посмотрел бы я на вас, если бы ваша голова торчала с одной стороны ограды, а круп – с другой! А прибавьте к этому слабость суставов! И не забудьте об опухоли, которую оперировали всего год назад! Моцарт, Мазурка! Ко мне!

Таксы лениво подбежали к хозяину, обнюхали штанины Макара и уселись на асфальт одинаково, широко растопырив передние лапы с длинными когтями.

– Вот и умницы мои, – успокоившись, проворковал старичок. – Видите, какие они умницы? А вы насмехаетесь!

Макар решительно опроверг обвинение в том, что он насмехается, и подтвердил, что таких умных собак давно не видел. Старичок расцвел и попрощался, пожелав Илюшину легкой дороги. Отойдя на несколько шагов, Макар нахмурился, остановился и задумался. Затем решительно развернулся и догнал старичка: