Призрак в кривом зеркале

На этот раз Илюшин не собирался никого ждать. Он остановился перед домом и посмотрел вверх, ища глазами окна квартиры Борзых на пятом этаже.

Ни в одном окне не было света, и Макар, немного подумав, вошел в подъезд, без труда открыв замок с кодом. Он поднялся пешком на верхний этаж, радуясь отсутствию консьержки, и остановился перед квартирой Борзых, прислушиваясь.

Из-за двери не доносилось ни одного звука. Илюшин постоял, убеждаясь в правильности своих подозрений, и уже решил уходить, чтобы не тратить времени понапрасну, но тут за его спиной раздался скрежет открываемого замка. В планы Макара не входила встреча с любопытными соседями, но избежать ее он не успел: из квартиры напротив выглянула немолодая кудрявая женщина в халате, оглядела поздоровавшегося Илюшина с ног до головы.

– Здрасте. А вы к кому пришли-то?

– Я сын Ивана Алексеевича, друга отца Никиты, – спокойно сказал Илюшин. – А где он, вы не знаете? Мы договаривались, что я сегодня в гости зайду…

Женщина всплеснула руками.

– Ой, вот я и думаю, что вы к Никите! А ведь их обоих дома нет. И не скоро приедут – может, через неделю, а может, и через две.

– Как – через две? – подбавив в голос сомнения, спросил Макар. – Мы же договаривались…

– Вы, видно, давно договаривались, а у них несчастье случилось! В больнице Никита, в другой город его Алла увезла.

– Когда? – быстро спросил Илюшин. – И что с ним?

– Уже несколько дней прошло. Никите ночью плохо с сердцем стало, пришлось «Скорую» вызывать. Увезли его сначала в нашу больницу, а затем Алла похлопотала – перевела его, бедного, в Анненск. Там врачи-то, говорят, получше будут.

Соседка вздохнула, покачала головой.

– Ой, беда-беда… А ведь молодой мужик-то, вот что я скажу. Только вчера звонила я Алле, говорила с ней…. Она рассказывает – и плачет, бедная. Так что и ты, парень, береги себя и сердце свое береги. Инфаркт – он теперь разбору не делает, кому сколько лет.

Макар выслушал подробности отъезда Борзых, еще одну порцию советов о сбережении собственного здоровья, попрощался с женщиной и спустился вниз. Из рассказа соседки следовало, что ни Алла, ни тем более Никита не могли предпринять никаких действий по уничтожению Ксении Пестовой: одного совсем недавно перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, другая всеми силами его выхаживала. Макар отдавал себе отчет в том, что Богданова вполне могла нанять исполнителя, но одно у него не стыковалось с другим и, вспомнив все, что знал об отношениях Борзых и Богдановой, он отрицательно покачал головой: вряд ли Алле сейчас до того, чтобы расправляться с потенциальной любовницей Никиты.

Он подумал о том, что мог иметь место нехитрый спектакль, разыгранный специально для него, но проверка была делом десяти минут. Макар поднялся на четвертый этаж, позвонил в первую попавшуюся квартиру, рассказал выдуманную на ходу короткую историю о поисках знакомой, выслушал описание женщины, с которой только что разговаривал, и, поблагодарив, ушел. Можно было не сомневаться в том, что он общался с настоящей соседкой, а не с актрисой, выдававшей себя за нее. В актерские же способности самой соседки Илюшин не верил: слишком убедительно была рассказана ею история о заболевшем Никите, которому она, по всей видимости, от души сопереживала.

Макар вышел из подъезда и уселся на лавочку. Ему нужно было как следует обдумать все произошедшее, потому что несколько минут назад он окончательно убедился в том, что совершил ошибку.

Алла сидела возле койки, на которой дремал Никита, и плоское белое лицо ее излучало спокойствие. Радость же Алла держала глубоко внутри, не давая ей прорваться, потому что Никита в лучшем случае вышел бы из себя, а в худшем – прогнал бы ее: по его разумению, она не имела права радоваться, раз ему так плохо. Но она была почти счастлива, потому что наконец-то Никита полностью зависел от нее.

Алла плохо запомнила, как металась по квартире, пытаясь найти какое-нибудь лекарство, как высматривала из окон машину «Скорой помощи», как вместе с хмурым санитаром помогала идти Никите, губы которого стали даже не синего, а какого-то серого цвета. Но зато ощущение счастья, которое она испытала, поняв, что с ним все будет в порядке и больше Никита от нее никуда не денется, отпечаталось в ней, словно след на податливой земле, и Алла тут же окружила этот участок земли заборчиком, понаставила табличек: «Не трогать! Счастливое воспоминание!» Когда Никита повышал на нее голос или начинал в злобе брызгать слюной, она мысленно возвращалась к своему участку, рассматривала его, и это сразу же успокаивало ее.

Глядя, как его голова утопает в подушке, рассматривая его лицо, на котором застыла страдальческая гримаса, Алла испытывала умиротворение. Никита держался за ее руку, как ребенок, требовательно теребил ее пальцы, и жена отзывалась ласковым прикосновением: «Я здесь, здесь, я тебя не брошу». В то же время она ощущала, что самопожертвование будет излишним, и старалась ограничивать себя в проявлениях нежности. «Нельзя ему надоедать. Пусть чувствует, что я могу уйти».