Призрак великой смуты

– Товарищ Бесоев сегодня утром был уже в Иркутске, – попытался Сергей Лазо ободрить своих собеседников, – а это ведь совсем рядом.

– Погодите, товарищи, – Георгий Богомягков с сомнением посмотрел на Лазо, – даже если утром он и был в Иркутске, то совсем не обязательно, что он поспеет к нам сюда вовремя.

Тут в пакгауз заглянул человек в кожаной тужурке и в фуражке железнодорожника.

– Простите, товарищи, что отвлекаю вас, – сказал он, – но из Читы только что передали по телеграфу, что через станцию не останавливаясь проследовали бронепоезд «Путиловский большевик» и состав с батальоном Красной гвардии. Читинские товарищи просили передать вам, что бронепоезд и состав с войсками тянут аж по два паровоза.

– Спасибо, товарищ, – кивнул Сергей Лазо и, повернувшись к своим командирам, сказал:

– Вот видите, товарищ Богомягков, часов через десять-одиннадцать, то есть как раз к рассвету, товарищ Бесоев вместе с бронепоездом и красногвардейцами будет уже здесь. Передайте всем – помощь близка. А вас, товарищ Метелица, я попрошу не горячиться и ударить со своими аргунцами лишь тогда, когда банда есаула Семенова будет совершенно расстроена. Мы и так за эти дни потеряли слишком много людей. Лишние жертвы нам совершенно ни к чему.

– Вот это верно, товарищ Лазо, – одобрительно кивнул Георгий Богомягков, – но как там оно будет, покажет утро. А сейчас, надеясь на лучшее, на всякий случай надо готовиться к худшему и по возможности исправить разрушенные снарядами окопы. Это нам еще повезло, что у Семенова не оказалось ни одной гаубицы. Тогда бы всем нам пришлось туго.

– Да, вот еще что, товарищ Метелица, – добавил Сергей Лазо, – постарайтесь взять живыми хотя бы несколько японцев, если они там, конечно, есть. Это чрезвычайно важно с политической точки зрения. Надо, чтобы народ увидел своими глазами, что воюем не с русскими, а с пришедшими на нашу землю иностранными захватчиками.

4 февраля 1918 года. Ранее утро. Забайкалье, Станция Борзя

Едва предрассветные сумерки сменили ночную мглу, японские полевые пушки загрохотали с новой силой, будто стремились наверстать упущенное за ночь. И тут где-то в районе станции Шерлова гора, где железная дорога на Читу проходит в глубокой ложбине, из-за увала показался густые клубы дыма двух паровозов, с натугой тянущих тяжелый бронированный состав. Самого бронепоезда еще видно не было – перепад высот между гребнем увала и дном ложбины, по которой проходил железнодорожный путь, составлял тридцать с лишним аршин. В такую яму способен «провалиться» не только бронепоезд, но и восьмиэтажный дом.

Через четверть часа серая, в белых маскировочных пятнах, громада бронепоезда наконец выбралась на увал и, проехав еще примерно с версту, завизжала тормозами. Отсюда позиции семеновцев на круто поднимающемся к Нерчинскому хребту противоположном береге Борзи были видны как на ладони. А ведущая бешеный огонь по защитникам станции японская артиллерия еще и подсвечивала себя частыми вспышками выстрелов. В башенке над командирским вагоном балтийский матрос-дальномерщик приник к окулярам трехметрового стереоскопического дальномера.

– Чего они там застряли?! – с разочарованием произнес наблюдающий в бинокль за бронепоездом Георгий Богомягков.

– Дистанция семьдесят шесть кабельтовых, – произнес дальномерщик на бронепоезде, – основное направление стрельбы двенадцать градусов, возвышение цели треть кабельтова.

Командир бронепоезда лейтенант Степанов ввел данные в механический ПУС Гейслера, и скомандовал:

– Головное, фугасным, один снаряд. Выстрел!

Яркая вспышка выстрела 130-миллиметрового морского орудия разорвала предрассветные сумерки. Жалобно завизжали тормоза броневагона и лязгнули сцепки, принимая на себя отдачу. Двадцать секунд спустя метрах в пятидесяти перед позициями японской артиллерии, встал столб вздыбившейся мерзлой земли, подсвеченный изнутри багровым пламенем разрыва.

– Недолет, – произнес дальномерщик на бронепоезде, – один больше.

– Вижу, – сказал лейтенант Степанов и, оторвавшись от командирского перископа, ввел поправку, после чего головное орудие произвело еще один выстрел.

На этот раз снаряд лег так, как надо – прямо между двумя орудиями японской батареи. Там уже поняли, что сейчас их будут убивать, и лихорадочно пытались свернуть позиции, чтобы уйти из-под обстрела. Но было поздно. Бронепоезд перешел на беглый огонь из всех шести своих орудий: двух – калибром 130-миллиметров, и четырех – калибром 102- миллиметра. Даже если бы японским артиллеристам и удалось сняться с позиции, то укрыться на ровной местности, плавно поднимающейся к Нерчинскому хребту, им было просто негде. Да и град обрушившихся на них с запредельной для полевых орудий дистанции тяжелых морских снарядов не оставлял никаких шансов на спасение.