Призрак Виардо. Несостоявшееся счастье Ивана Тургенева

Тургенев не мог этого не замечать, но приличия требовали, и он все литературные новинки пересылал всегда графу: «Я буду у вас в четверг — если этот день Вам удобен. Привезу с собой «Онегина». Да, кстати, Вы, может быть, не читали мою повесть «Затишье». Посылаю ее Вам. «Двух приятелей у меня нет». Он пускается на прямую хитрость, чтобы передать Марии Николаевне ту свою работу, которую хочет (по содержанию?) довести до ее сведения. Постоянное общение в Покровском и Спасском продолжается зимой в Москве, и на квартире Толстых Тургенев оставляет текст повести «Переписка» с корректорской правкой — для передачи В. П. Боткину. Сомневаться не приходилось: добровольно граф Валерьян Петрович не заглянул бы в подобную «китайскую грамоту» — он был сыт по горло литературными чтениями. Ведь в Покровском автор читал и «Фауста», и «Дворянское гнездо».

Но то, на что закрывал глаза Лев Николаевич Толстой и чего просто действительно не замечал, Тургеневу слишком скоро становится очевидным. В 1857 году он напишет дальней родственнице Толстых об уходе Марии Николаевны от мужа: «Все это меня мало удивило — по логике вещей так оно и должно было случиться — муж сестры Толстого — нечто вроде деревенского Генриха VIII, похож на него, — очень толст, у него много любовниц и десятки незаконных детей».

Нет, он никак не способствовал этому разрыву. Никогда не поднимал разговора подобного рода. Напротив, уже зная о наступившем разладе, продолжал в письмах передавать поклоны и шутливые вопросы «вашему супругу». Правда, теперь он позволяет себе адресовать письма графине. «Часто вспоминаю Вас во время дороги и теперь мне все мерещится Ваша квартира с своими фантастическими стульями и ужасными картинами» — это о посещении графской квартиры в начале 1855 года в Москве. Чуть ли не в следующем письме он пишет о недомогании Марии Николаевны: «Меня беспокоит приписка Вашего мужа — он говорит о Вашей болезни — надеюсь, что она незначительна и не более, как грипп».

Тургенев знает от общих знакомых, что дело не в физическом заболевании. Разрыв с мужем продолжал углубляться, и Иван Сергеевич старается всеми способами поддержать дорогое ему существо, пишет об их дружном житье-бытье будущим летом: «мы все заживем припеваючи». По-прежнему он упоминает графа Валерьяна. Кто знает, заметит он позже, какое решение погубит или, наоборот, спасет человека, тем более женщину. Пусть Мария Николаевна между строк прочтет о его собственных чувствах, настолько очевидных, что П. В. Анненков в апреле 1855-го упрекнет его: «вы в удовольствиях общества и соседства, стало быть, писем вам не очень нужно». Спустя год тот же П. В. Анненков отметит, что Тургенев ничего не сообщает «о знакомых и знакомках».

«Я часто видаюсь в течение лета с Вашими родными — и полюбил их от души, — пишет Тургенев Льву Николаевичу Толстому. — Право, досадно вспомнить, что, будучи такими близкими соседями, мы так поздно сошлись». Лев Толстой отзывается в письме сестре: «Больше всего я его полюбил за то, что он вас — тебя, и Николеньку, и Валерьяна — так любит и ценит».

Тем горше было обоим разочаровываться в иллюзии семейного счастья. Тургенев не скрывает своей тревоги в письмах друзьям. Раз за разом в письмах появляются строки: «что он находит Марию Николаевну не совсем здоровой», «графиня немного грустна и похудела, граф цветет, как пион». Это Толстой, брат, вправе советовать сестре оставить мужа после того, как между двумя его крепостными фаворитками вспыхивает дикая ссора и одна из ее участниц представляет графине письма Валерьяна Петровича, в которых тот строит откровенные матримониальные планы в случае кончины супруги.

Только после того как к нему придет письмо самой Марии Николаевны о полном разрыве, Тургенев отзовется:

«Меня особенно порадовало в Вашем письме спокойная твердость, с которою Вы взглянули на Ваше положение и на Ваше будущее. Это положение довольно затруднительно, но оно НЕ ЛОЖНО — это главное… Надобно стараться определить эти отношения теперь же — и раз и навсегда… Жизнь на берегу Снежеди с ее смеющейся (извините за выражение) пошлостью и глухонемыми скорбями не могла не разрушать Вас понемногу; все это надобно понимать сбросить — навсегда».