Призрак войны

Сэм бочком пробрался в тесное хранилище своего оборудования. Потолок был высоко, выше семнадцати футов над головой, откуда свисала единственная лампочка в сорок ватт. Сэм знал, что когда-то эта лампочка перегорит и замена ее будет сродни подвигу Геркулеса в этом помещении с размерами четыре фута на пять. Временами Сэму казалось, что наиболее яркие часы творчества он пережил здесь, в “лифтовой шахте”, а не в освещенном и налаженном мире лаборатории компании “Химической промышленности” Кука. Его труд освещали тогда лампы дневного света, в распоряжении была самая современная техника, но то время было скучным и поразительно невдохновляющим. Теперь, живя в алькове позади выставленных фигур пещерного медведя, работая почти в шкафу, он испытывал подъем, ему способствовала беспрецедентная удача.

“Вся проблема в деловом костюме, – рассуждал он. – Это точно. Не следует заниматься химией, не снимая пиджака и галстука”.

Электроника занимала каждый дюйм стены от пола до высоты протянутой руки Сэма. Полки сделал он сам, пристраивая оборудование в доступные места, находя пространство для домашнего компьютера “Хальцион”, модель 38-Б с придуманным им самим алгоритмом. Провода змеились повсюду. Датчики и антенны на крыше музея сообщали оттуда полученную информацию.

Понимают ли меня Мадди и Грант, задумывался он. Эта мысль приходила к нему непрошеной. Он думал о лампочке, горевшей под потолком, накачивая свет в темные углы помещения, все это время, которое он приходил сюда. Мадлен Шенк и Грант Александер приветствовали его в музее еще семилетним ребенком.

Лампочка не может гореть вечно, как не может вечно продолжаться его дружба с этими двумя людьми, составляющими персонал музея. Он слабо улыбнулся. Рассматривают ли они его как ребенка? Простая ли это терпимость?

Нет, я чувствую нечто более глубокое. Нечто реальное.

Мадлен Шенк движима почти религиозным почитанием правды. Грант Александер преданно поддерживает ее, кроме того, им двигают силы, которых Сэм пока не понял. Любят ли они друг друга? Ответ явно положительный, но они не любовники. А были ли когда-нибудь? Он бросил думать об этом. Он никогда не посмеет спросить об этом, они же со своей стороны никогда не откроют этой тайны.

Посмотрим, что за призраки населяют радиодиапазон. Он начал крутить диск, быстро перебирая мегагерцы и килогерцы, слыша успокоительный шум голосов и музыки. Мексиканские станции, американцы, ведущие передачи из Мексики, доминировали на частотах, перегружая их. Местные станции передавали музыку, спортивные новости, просто новости.

Сигнал тревоги вторгся на регулируемые частоты. У него не хватало информации для определения исходного места. Его пальцы тонко нащупывали полосы частот. Он нашел станцию, передающую сельскую музыку из Кентукки, затем станцию в пятьдесят тысяч ватт из Лос-Анджелеса. Сигналы этих станций накладывались друг на друга – обе на 1070 килогерц. Сэм услышал странным образом приятную музыку песни под гитару, наложенную на новости. Между двумя пиками находилась терра инкогнита – узкая полоска, где может таиться новый сигнал.

Техника Сэма представляла странную смесь сверхсовременного и обветшалого оборудования. Одно время он представлял себя не Охотником, а забавлялся кличкой Мусорщик. Его оборудование было составлено из устаревших деталей радиостанций, университетского оборудования и найденного в радиомагазинах. Соединенное им по-своему, оно, как это ни парадоксально, было лучше, чем у кого-либо в штате. Целое было лучше частей.

Кто дал сигнал тревоги? С минуту Сэм крутил диск настройки взад-вперед, занятый микроскопическим настраиванием. Скоро, слушая с закрытыми глазами, он нашел то, что искал.

Это было крохотное пульсирующее возбуждение на удивительно узкой полосе, передаваемое невероятно малой энергией. Помехи громоздились вокруг маленького островка смысла. Сэм вздохнул и улыбнулся. Он устроил двойную проверку и, довольный, занес сведения в журнал.

Затем, довольный уловом, он сидел и прослушивал его трели и другие почти птичьи звуки, приятные и тем не менее жалобные. Гром атмосферных помех почти все заглушал, но что-то было слышно.

Это могло быть что угодно. Сэм слышал рев советских радиоглушилок, бескомпромиссный, как само советское государство. Он слышал монотонность международного кода, передающего секреты погоды, ветра и позиций отдаленных станций. Он слышал, будучи не в силах расшифровать информацию, передаваемую с орбит сател shy;литов. Он слышал солнечные пятна, их безжалостный рокот и гам, закрывавшие другую сторону земного шара.

Он никогда не слышал веселого щебетания тремоло амплитудной модуляции.

Как всегда при нахождении новой частоты, он пытался ответить. После некоторого размышления он направил короткий двухсекундный запрос на той же частоте на октаву ниже, но пытаясь подделаться под вибрацию тона. Проделав это, он сде shy;лал отметку в своей книге проекта, и удовлетворенно вздохнув, начал отключать те части аппарата, которые не были в постоянной работе. К его удивлению, оказалось, что их больше десяти.