Призраки

Говорят, человек чувствует, когда на него смотрят. Ощущение такое, как будто по коже ползают муравьи. Но я ничего такого не чувствовал. В тот день я возился с машиной. Переставил колеса, проверил, не сильно ли стерлись тормозные колодки. Поменял масло с зимнего 10-10 на летнее 10-40. Там, на крошечном экранчике видеокамеры, я достал из-под фургончика полную канистру с автомобильным маслом и потащил ее к машине, держа под мышкой. Я, совершенно недееспособный, травмированный на рабочем месте шофер из отдела доставки, который клялся на суде, что я не могу даже зубы почистить нормально, потому что руки не поднимаются. Искалеченный инвалид, которому только и остается, что до конца жизни пастись на травке. Но там, на экране видеокамеры, голый по пояс — пот из подмышки стекает ручьями на канистру с маслом и расползается темно-коричневой тенью, — я мог бы сойти за циркового силача.

Жить на природе, на свежем воздухе, не переедать, хорошо высыпаться… Этот загорелый маленький человечек с рельефными мышцами — я был таким в девятнадцать лет.

Мне в жизни не было так хорошо, а этот мужик, запертый у меня в сортире, мог все это разрушить.

В случаях серьезного производственного травматизма страховые компании всегда подают апелляцию. Иногда слежка за человеком продолжается несколько лет. Для того чтобы снять пять минут четкого видео, как этот калека загружает в багажник пикапа тяжеленную почвофрезу. Запись показывают на суде, и вот оно: дело закрыто. Инвалидность снимается. Истец считал себя обеспеченным на всю жизнь: не дохлое денежное пособие каждый месяц, бесплатное медобслуживание, плюс викодин, перкоцет и оксиконтин в необходимых количествах, чтобы ему было хорошо до конца дней. Но ответчик поставил запись — загрузка почвофрезы в багажник, — и все, лафа кончилась.

Ему сорок пять, может быть, пятьдесят, и его обвиняют в мошенничестве со страховкой. И тут — без шансов. Теперь придется пахать всю оставшуюся жизнь, за минимальную зарплату. Никакого пособия по безработице. Ни секунды свободного времени, пока ему не исполнится шестьдесят с чем-то, когда можно будет выйти на пенсию.

Прямо сейчас, в эту минуту, даже пожизненное заключение за убийство кажется Саре Брум очень заманчивым по сравнению с тем, чтобы лишиться машины и дома, отдать все свои сбережения в счет поимущественного налога и оказаться на улице.

Когда я был на ее месте, у меня была только коробка с четырьмя ядовитыми «бомбами» от насекомых. У меня под фургончиком обнаружилось осиное гнездо. В инструкции на каждом баллончике было сказано, что перед употреблением его надо встряхнуть, а потом отломить кончик на тонкой насадке сверху. Из «бомбы» повалит ядовитый дым, и будет валить, пока весь не выйдет.

Там было написано, что эта штука убивает все живое.

Бедный детектив. Я пододвинул к сортиру стремянку и сбросил все четыре «бомбы» в вестовую трубу. Потом зажал трубу рукой, чтобы не было утечки. И вот я стою на стремянке, этакий, бля, Адольф Гитлер, и слушаю, как мой детектив задыхается от ядовитого газа, кашляет и умоляет меня его выпустить. Он там давится жидкой блевотиной; я слышу, как вязкая масса изливается на дощатый пол — меня самого чуть не стошнило от этих звуков. От серного запаха распыленной отравы и вони его рвотных масс. «Бомбы» внутри продолжали шипеть, а потом струйки белого дыма повалили из всех щелей, из всех дырочек, где были забиты гвозди. Отдававший бензином дым рвался наружу со всех сторон, пока детектив бился о дверь и о стены, пытаясь выбраться из сортира. Набивал синяки на руках, под подкладными плечами своего дорогого коричневого костюма. Тратил силы.

Нога болит жутко. Я сижу в этом сарае, жду, когда Сара Брум разрешит все проблемы в моем лице. Я мог бы ей столько всего рассказать. О том, что средство от насекомых только вызвало тошноту у обоих. О том, каковы ощущения, когда бьешь человека по голове гаечным ключом. Первые десять-двенадцать ударов не дают никаких результатов, кроме малоприятного красного месива из волос и разорванной кожи. Даже если держать ключ двумя руками, все равно у тебя не получится проломить кость с первого раза. А гаечный ключ очень быстро становится скользким от крови, и надо пойти и найти что-то чистое, чтобы закончить работу.

Даже если я не был нетрудоспособным до того, как убить этого мистера Льюиса Ли Орлеана, когда все закончилось, я точно стал инвалидом. Убивать человека — работа нелегкая. Нелегкая и грязная. Нелегкая, грязная и очень шумная, потому что жертва вопит во весь голос, причем смысла в ее словах — не больше, чем в реве коровы на бойне.

Насколько я понимаю, даже если бы я не прибил своего мистера Любопытного Детектива, его бы прикончила долгая холодная ночь. Слепни и болевой шок от перелома ноги. Мертвый — он мертвый, а это значит, что мы оба отмучились. Ну, почти.

Даже если бы меня не прищучили, после убийства детектива у меня как-то отбило охоту изображать из себя инвалида. Теперь я знал, что за мной наблюдают, я видел список. Пройдет время, и они отрядят другого детектива, чтобы шпионить за мной.