Призраки

Нет, для съемок придется делать декорации — точные копии всех помещений. Синий бархатный холл Людовика XV. Черный мохеровый египетский зал. Зеленый атласный вестибюль в стиле итальянского ренессанса. Готическую курительную комнату, сплошь обтянутую желтой кожей. Алую галерею «Тысячи и одной ночи». Оранжевое фойе майя. Красную Китайскую императорскую галерею. Комнаты разных цветов, но все — с неизменной золотой отделкой.

Не комнаты, а декорации, как сказал бы мистер Уиттиер, Мы несем его тело, завернутое в красный бархат, сквозь эти гулкие помещения, где люди становятся королями, графинями и императорами за цену входного билета.

Запертые в кабинете сразу за буфетом, который в холле, в маленькой комнатке, где стены отделаны полированной сосновой доской, а потолок скошен, потому что это помещение располагается под главной лестницей холла, в кабинете стоят шкафы, набитые отпечатанными программками и счетами, бланками для заказа билетов и перфокартами учета рабочего времени. Эти листы бумаги, они уже рассыпаются в пыль по краям. На каких-то написано: Театр «Свобода». На каких-то: Столичный театр. На одних: Водевиль-холл «Нептун». На других: Церковь Святого согласия. И еще: Храм христианского искупления. Или: Собор ангелов. Или: Столичный театр для взрослых. Или: Бурлеск-шоу «Алмаз».

Адрес у всех этих разных организаций — один и тот же.

Здесь, где люди преклоняли колени в молитве. И по колено утопали в сперме.

Все крики радости, страха, спасения — они по-прежнему здесь, захваченные внутри этих толстых бетонных стен. Их приглушенное эхо еще звучит здесь, у нас. Здесь, на наших пыльных Небесах.

Все эти истории, такие разные, закончатся нашей историей. После тысячи разных реальностей из спектаклей и фильмов, из религий и стриптизов, это здание станет — уже навсегда — нашим музеем.

Все до единой хрустальные люстры, которые Хваткий Сват называет «персиковыми деревьями». Готическая комната, которую Товарищ Злыдня называет «комнатой Франкенштейна».

Оранжевая резьба в фойе майя. Преподобный Безбожник говорит, что она яркая, как свет прожектора у сцены, что сияет сквозь шелковые лепестки юбки-тюльпана старинного турнюра от Кристиана Лакруа…

В Китайской галерее стены затянуты красным шелком, ни разу не тронутым солнечным светом. Красным, как кровь ресторанного критика, говорит Повар Убийца.

Массивные кресла в готической курительной комнате обтянуты желтой кожей, которая тоже не видела света солнца. С тех пор, как ее сняли с коровы, говорит Недостающее Звено.

Темно-зеленые стены в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, все в черных разводах. Если как следует присмотреться, эти узоры похожи на малахит.

В египетском зале стены облеплены гипсом и папье-маше в виде резных сфинксов и пирамид. Фараонов, сидящих на троне. Остроносых шакалов. Стены покрыты рядами иероглифов, Листья искусственных пальм из черной бумаги провисают под тяжестью плесени. Над пыльными пальмами — ночное небо, выкрашенное черным, усеяно электрическими созвездиями.

Большая Медведица. Орион. Созвездия — просто истории, которые люди придумали, чтобы осмыслить ночное небо. Эти мутные звезды за тучами паутины.

Кресла обтянуты черным мохером, шершавым, как высохший мох на древесных стволах. Ковры тоже черные, хотя в центре проходов они давно стерлись до серой основы.

Отделка во всех помещениях — золотая. Золоченая краска, яркая, как неоновые трубки. Все, что есть черного в зале, все спинки кресел и кромки ковров — все окантовано ярким золотом.

Если очень-очень захотеть, это будет настоящее золото. Какой будет каждая комната — это зависит лишь от тебя. От того, во что ты веришь.

Мы, в своих сказочных шелках, бархате и запекшейся крови — мы как черные тени, движущиеся в черноте. Тусклый свет создает впечатление, что мистер Уиттиер как будто плывет по воздуху в своем красном бархатном коконе, обвязанном золоченым шнуром. Мистер Уиттиер — больше не персонаж. Он теперь реквизит. Наша марионетка. Созвездие, чтобы придумать о нем истории и сказать, что мы все понимаем.

Прикрывая лицо кружевным платком, Товарищ Злыдня говорит:

— Не понимаю, с чего бы нам плакать. — Она дышит сквозь кружево, сохранившее запах старых духов, чтобы не вдыхать эту вонь. Она говорит: — Моя героиня не будет плакать. — Она говорит: — Я поклянусь своей татуировкой, своей розой на заднице, что старик злобно меня изнасиловал.

И вот тут траурная процессия останавливается. На данный момент. Товарищ Злыдня — жертва из жертв. А мы, все остальные — просто статисты, на вспомогательных ролях.

Миссис Кларк, выступающая во главе шествия, оборачивается и говорит:

— Что он сделал?

И Агент Краснобай говорит, из-за своей камеры:

— И меня тоже. Он меня первого изнасиловал. Святой Без-Кишок говорит:

— Ладно, какого черта… мне он тоже заправил.

Как будто у бедного тощенького Без-Кишок осталось достаточно задницы, чтобы туда заправить.

И миссис Кларк говорит:

— Это совсем не смешно. Совсем.

—Да уж, — говорит ей Хваткий Сват. — Мне тоже было совсем не смешно, когда ты насиловала меня.