Призраки

Нити становились толще, сливались, заполняли промежутки. Плотная мерцающая сетка обрисовала бледное тело новорожденного ребенка: оно выступало, словно барельеф, в сантиметре над освещенной призрачным светом старой, морщинистой кожей Мтепика. Ребенок потянулся и зевнул. Свет, исходивший от него, озарил серую неподвижную фигуру Мтепика и словно высосал краски даже из его красного костюма, и губы старика стали серо-голубыми, как засохшая грязь.

Кривые ножки младенца, заканчивающиеся крошечными ступнями, едва доставали до нижних ребер Мтепика, но голова его была почти такого же размера, как у старика. Ручки с ладошками, которые едва ли смогли бы обхватить большой палец Зрины, тянулись в стороны, но не достигали локтей Мтепика. На сморщенном личике сияла беззубая улыбка, словно младенец хотел сказать: «Что? Как? Что все это значит?» Затем темные глаза, ясные и широко раскрытые, уставились на Зрину, и крошечный подвижный ротик скривился, сложившись в усмешку, которой Мтепик отвечал на ее лучшие шутки. Она невольно улыбнулась в ответ.

Сама не зная зачем, она положила ладонь правой руки на грудь младенца, мягко, думая, что рука пройдет сквозь тело ребенка и прикоснется к Мтепику. К ее удивлению, грудь младенца оказалась теплой, влажной и твердой.

Затем она поняла, что это мальчик: светящаяся горячая струйка ударила ей в грудь, оставив на комбинезоне мерцающий след, — призрачный ребенок, если это на самом деле был призрак, вел себя так же, как дети из плоти и крови.

Это случилось так неожиданно, что она засмеялась, стараясь не проронить ни звука, только тело ее затряслось, и Зрина почувствовала, как под ее ладонью зашевелилось тело ребенка, — он тоже смеялся, разделяя ее восторг. Рука ее скользнула еще немного вперед, и младенец исчез. Ладонь уперлась в грудь Мтепика, и Зрина почувствовала тяжелое биение его сердца и хриплое дыхание, словно он снова долго и напряженно занимался в спортзале — он часто ходил в спортзал, несмотря на ее мягкие упреки. Его старые костлявые пальцы сомкнулись вокруг ее сильной молодой руки, и он улыбнулся ей, сжимая ее ладонь.

Остаток ночи они, держась за руки, наблюдали за смеющимися близнецами, женщиной-адмиралом, толстой женщиной-математиком и прочими членами призрачного экипажа. Наконец раздался сигнал окончания вахты, и призраки растаяли в воздухе, а затем погасли звезды.

— Медленно включить свет! — приказала Зрина, и помещение озарилась светом; появились матово-серые стены, сплошные скучные стены — это была все та же рубка, что и всегда. — Завтрак в нашей каюте и долгий разговор? — предложила девушка.

— Конечно! Я так рад.

— Отчего?

— Ты сказала «наша каюта», а не «твоя каюта». Это случилось в первый раз за шесть лет.

— Так это было важно для тебя? Если бы я знала, что это имеет значение, я давно начала бы говорить так.

— Мне было важно, чтобы ты сказала это без моей просьбы. И сначала это не имело значения, а теперь имеет. — Они проплыли мимо сияющих всеми цветами радуги дверей. — А когда это стало важно, я начал отсчитывать время. Ты не будешь смеяться над моим старческим слабоумием?

— Ты не слабоумен, и я не буду смеяться над тобой.

— Ну хорошо. И вот, когда это стало для меня важно, я сосчитал дни с момента твоего появления на корабле, и теперь я знаю, что ты живешь здесь две тысячи двести двадцать два дня по нашему времени, и сегодня ты в первый раз назвала эту каюту «нашей».

— Кто-нибудь смог бы увидеть в этой цифре нечто странное, — сказала она. — Во всех этих двойках.

Они проплыли к своей каюте. Мтепик перевернулся в воздухе, как тюлень, отдыхающий среди морских волн, и сложил руки на животе.

— Другой нашел бы здесь нечто странное, но мы с тобой разбираемся в числах, а?

— Именно, — ответила она. — В восьмеричной системе это всего лишь четыре тысячи двести пятьдесят шесть, в двенадцатеричной — даже меньше, тысяча триста пятьдесят два. В метрической системе это будет тридцать две тысячи триста сорок два — самое большое значение, какое можно достичь, но это не очень много. И я бы сказала, что, если число не является инвариантом, мы можем не принимать его во внимание.

— Только сейчас игнорировать его нельзя, верно?

Это показалось им обоим забавным — они знали, что никто другой не оценит шутку, и они смеялись, заказывая завтрак и составляя официальное заявление о том, что сегодня они будут выполнять свои обязанности, находясь в каюте.

С годами Мтепик пристрастился к сладкому. Теперь его любимым блюдом на завтрак были мягкие, нежные оладьи, намазанные джемом из голубики, в такую оладью он заворачивал ванильное мороженое. Сегодня, неторопливо поглощая завтрак, старик, казалось, смаковал еду больше, чем обычно.

— Итак, — начал он, — что бы ты хотела узнать?

— Это все было на самом деле?

Он указал на ее грудь: влажное пятно еще светилось. Она провела по комбинезону пальцем; кончик пальца на мгновение замерцал, затем погас.

— И как это все происходит? — спросила Зрина.