Призраки

Внизу уже видна изломанная, коричневая с золотым, береговая линия Саудовской Аравии. Окна в «Gulfstream» в два, в три раза больше крошечных иллюминаторов в обычных пассажирских авиалайнерах. И когда ты выглядываешь наружу и видишь лишь море и солнце, и землю внизу, которая с такой высоты кажется просто набором смешавшихся красок, тебе почти хочется жить. Похерить всю миссию и вернуться домой, пусть даже к безрадостной и беспросветной жизни.

В баках «Gulfstream» достаточно топлива, чтобы пролететь 6 750 морских миль, даже при встречном ветре на протяжении 85 % всего полета. До их цели было всего лишь 6 701 миля, так что топлива должно было хватить, чтобы сбросить багаж, их чемоданы плюс целую гору мешков, которые Дженсон загрузил во Флориде, где им пришлось приземлиться, потому что пилоту стало дурно. Уже после того, как они принесли ему кофе. Три таблетки викодина в чашке крепкого черного кофе вызывают вполне предсказуемую реакцию у большинства людей: их мутит, у них кружится голова, в голове все плывет, как после сильной попойки. Так что они приземлились. Сгрузили пилота. Загрузили мешки. С аммиачной селитрой. Мистер Дженсон сам их таскал на спине. И там была девушка Флинта, Шейла, только что завершившая курс обучения в летной школе и готовая подняться в воздух.

Дверь в кабину пилота открыта, и видно, как Шейла снимает наушники, так что теперь они просто висят у нее на шее. Оглянувшись через плечо, она говорит:

– Только что передали по радио. Кто-то спикировал на Ватикан, на самолете, набитом удобрениями…

– Кто бы это мог быть? – говорит Вебер.

Глядя в окно, полулежа в своем откинутом кресле из белой кожи, Флинт говорит:

– У нас появилась компания. – С его стороны летят два истребителя. Флинт машет им рукой. Лица обоих пилотов видны ему в профиль. Они не машут в ответ.

Вебер смотрит на кубики льда, тающие в его пустом стакане, и говорит:

– Куда мы идем.

Шейла говорит из кабины пилота:

– Они нас сопровождают, как только мы повернули от моря в глубь материка, у Джедды. – Она опять надевает наушники.

И Флинт перегибается через проход, чтобы налить еще виски в пустой стакан, налить до краев. Он говорит:

– Даю подсказку, приятель. Мекка. Есть какие-то ассоциации? Аль-Харам? Кааба?

Шейла стучит пальцем по наушнику над одним ухом и говорит:

– Уже накрыты: Храм мормонов… штаб-квартира Национального объединения баптистов… Стена Плача и Купол над скалой… Отель «Беверли-Хиллз»…

Да, говорит Флинт. Всеобщее разоружение не прокатило. ООН тоже ничего не смогла. И все-таки, может быть, это сработает.

В живых останется только один. Их друг Дженсон, наш Преподобный Безбожник.

Вебер говорит:

– А что в отеле «Беверли-Хиллз»?

И Флинт допивает свой виски и говорит:

– Далай-лама…

Та девица из Миссулы, штат Монтана: Вебер взял у нее телефон, в тот вечер. А когда пришло время писать завещание, он оставил ей все, чем владел в этом мире, включая «Мустанг», припаркованный в подворотне у дома его родителей, набор инструментов «Craftsman» и четырнадцать сумок Coach с подходящими к ним туфлями и нарядами.

В тот вечер, потом, уже после того, как эта девица отдала полсотни баксов, чтобы от души приложить Вебера ногой по жопе, она смотрит на него, на его разбитые губы, на его затянутый белой пленкой незрячий глаз, заплывший так, что его почти и не видно. Он старше ее на три года, но выглядит, как ее бабка. И вот она смотрит и говорит:

– И зачем вы все это делаете?

Попивая свое облегченное пиво, Флинт смотрит на Вебера и говорит, качая головой:

– Ты, мудила … – Флинт говорит. – Это же мой парик.

И Вебер снимает парик, отдирая пряди светлых волос, прилипших к запекшейся крови вокруг носа и рта. И он говорит:

– Каждому хочется сделать мир чуточку лучше.

11

Не каждый день был исполнен ужаса.

Хваткий Сват называл это занятие «сбором белых персиков».

Два белых дивана сдвигаются вместе, «нос к носу», прямо под «деревом». На этом острове из диванов строится «лестница» из резных золоченых столиков. Каждый столик – с тяжелой столешницей серого мрамора в розовых прожилках. Поверх этой «лестницы» наставляются стулья – на вид хрупкие, как яичная скорлупа, – чтобы подняться как можно выше. Туда, откуда тебе открывается вид на серые гнезда пропыленных париков тех, кто остался внизу, на их запрокинутые кверху лица с открытыми ртами. Туда, откуда тебе видны ямки между ключицами тех, кто остался внизу, и крутые ступеньки их ребер, исчезающие под вырезом платья или воротником.

Руки у каждого, у всех нас, замотаны окровавленными тряпками. Пустые пальцы перчаток безвольно болтаются на руках. Туфли набиты скомканными носками – на месте отсутствующих пальцев.

Мы называем себя Народным комитетом по сбережению дневного света.

Хваткий Сват снимает «персик», завернутый в бархат, чтобы предохранить руку, и передает его вниз, худосочному Святому Без-Кишок. А тот отдает его Повару Убийце, с его большим пузом, провисшим под поясом брюк.

Агент Краснобай, со своей видеокамерой, прижатой к лицу, снимает, как персик передают из рук в руки.